Кажется, здесь личная молитва о прощении была усилена двумя стихами, обращенными к народу. Тот же паттерн виден в псалмах 124 и 127: благословления провозглашаются на праведных и их семьи, но завершаются псалмы так: «Мир на Израиля!» (Пс 124:5, 127:6).

Возможно, в псалме 101 – как и в других сложных псалмах – нужды человека отождествляются с нуждами народа, и текст сознательно плавно переводится от личных тревог к всеобщим и обратно. Тот, от чьего лица звучит обращение к Богу в псалме 101, отождествляет свою беду с горем своего народа, и наоборот, и не видит никакой неуместности в том, чтобы упомянуть сперва себя, а потом и всех. Возможно, кто-то захочет предположить, что такова черта древнего менталитета, но лично мне кажется, что мы не так далеко ушли: в наши дни человек может отождествлять себя с корпорацией, нацией, политической партией, церковью или спортивным клубом. Границы между «я» и «мы» могут быть очень подвижными.

Фокус псалмов перемещается, словно маятник, то к личному, то к общему, и стоит нам только спросить: а как применялись псалмы в Древнем Израиле? – и колебания становятся еще сложнее, чем те, о которых мы только что говорили. В Еврейской Библии не так много свидетельств того, как именно использовалось собрание псалмов, хотя в Книгах Паралипоменон есть упоминание о том, что они их пели в Храме во время богослужения. Это подтверждение такого обычая во Втором Храме, возведенном после освобождения евреев из Вавилонского плена – а не в Первом, который построил царь Соломон, хотя летописец притязает на то, что он говорит именно о Храме Соломона (см.: 1 Пар 16, 2 Пар 5). Даже если в Храме и пелись плачевные песни, вероятно, их не пели в собрании: нам не следует воображать себе ни конгрегационное пение, ни даже большой хор. Личные плачевные песни, скорее всего, и пелись в одиночку – и пели их не обязательно сами страждущие, а скорее всего, наемные плакальщицы. Иеремия упоминает «плакальщиц, искусниц в этом деле», которые могли пропеть погребальную песнь над усопшим – см. Иер 9:17–22, где те поют: «Смерть входит в наши окна, вторгается в чертоги наши». Но это же может оказаться справедливым и для общих стенаний, когда один человек поет плачевную песнь от лица всего народа. Как только мы рассмотрим эту возможность, граница между общими и личными плачевными песнями станет еще более зыбкой.

Но были ли псалмы написаны именно для богослужений? Этого мы не знаем. В современном мире лирические поэмы, созданные для личного прочтения, порой используются именно так. Например, Джордж Херберт (1593–1633) создал немало стихотворений, которые часто поются как гимны в англиканских Церквях епископальной традиции. Равно так же можно размышлять над песнями, написанными для общего исполнения, и делать их частью личной молитвы – так поступают со многими гимнами Лютера. Если у нас только текст и не указано, где именно его применяли, в каком контексте он звучал и с какой целью составлялся, мы ничего не можем сказать об этом – и, в любом случае, у многих псалмов со временем могла поменяться роль.

До этих пор мы говорили о «плачевных песнях», но в Псалтири много и других псалмов, и хвалебных, и благодарственных, – и о них тоже можно спросить: а как их читали – как выражение личных или общих чувств? Некоторые выглядят так, словно их предназначали для общего, публичного контекста.

К таким псалмам мог обратиться и одиночка, но только воспринимаемый как «один из народа Израильского». Но есть и личные благодарения, например, псалмы 33 и 39.

Здесь мы, опять же, можем вообразить, как группа поет или читает псалом, в котором идет обращение от лица лишь одного псалмопевца: личность тут можно понимать как представителя группы. А с другой стороны, одиночка, обратившийся к общим благодарениям в личной молитве, как делали и продолжают делать многие иудеи и христиане.

Ряд библейских псалмов не обращается к Богу ни с плачем, ни с молитвой: в них содержится учение. В пример можно привести псалмы 1, 36, 48, 72, 111. Вот, например, псалом 36:

Здесь речь ведет не певец, а умудренный опытом человек, и сложно представить, чтобы такие псалмы пели в большом собрании. Если они появились к Книге Притчей, никому бы и не пришло в голову переносить их в Псалтирь. Их пели и поют на христианском богослужении (на иудейской литургии это происходит не так часто), но на подобном фоне они выглядят несколько странно. Еще более странен псалом 118. Он, как и некоторые другие псалмы, написан акростихом, но сложным: в каждом из его двадцати двух разделов каждый из восьми стихов начинается с соответствующей буквы алфавита. Таким образом, в нем есть раздел «алеф», раздел «бет» – и так далее вплоть до раздела «тав», обозначаемого последней буквой еврейского алфавита. Сложно представить, будто он предназначался не для чтения, а для какой-либо иной цели. Это пространное размышление о прелести созерцания Торы, и в каждой строке стоит синоним, обозначающий Тору – законы, суды, постановления… Если взглянуть на природу псалма, то в нем молитва – или плачевная песнь – соединяется с хвалой. Вот показательный отрывок: