В таких случаях иногда используют термин «синтетический параллелизм». Но это скорее шаг отчаяния, призванный спасти принцип, согласно которому параллелизм в стихах проявляется всегда, даже если об этом ничто не свидетельствует. На самом деле есть еще один критерий, позволяющий распознать стихи, – согласно ему, стих наличествует там, где можно разделить текст на краткие строки, как в примерах, приведенных выше. Для этих строк характерен определенный ритмический рисунок, как правило, с тремя сильными акцентами: Живу́щий под кро́вом Всевы2шнего под се́нью Всемогу́щего поко́ится (правда, такой рисунок сохраняется не всегда и не во всех языках). Рискованно говорить о стихотворном метре в еврейской поэзии сверх того, что уже сказано, и все же для нее, как кажется, характерен некий особый паттерн ударений. В большинстве случаев строк всего две, в каждой из них по три ударения, а там, где такую модель варьируют, это делается с определенной целью. Например, в Книге Плача мы встречаем много двустиший в плачевных песнях (на иврите «кинот»), где вслед за строкой с тремя ударениями следует другая, в которой ударений уже не три, а два, из-за чего стих словно «прихрамывает». В приведенном ниже фрагменте акценты, сделанные в еврейском стихе, совмещены со строками на русском, насколько это возможно:

То, что нам удалось открыть древнееврейскую поэзию, влечет за собой важные последствия. Она не только ценна сама по себе, но и дает нам возможность различить паузы между стихами и прозой и тем может внести свой вклад в теорию о том, как сочинялись библейские книги. Скажем, Книгу пророка Иеремии изучают иначе с тех пор, как мы увидели, что некоторые пассажи написаны в стихах, а некоторые – в прозе: благодаря этому появилась гипотеза о том, что два вида текстов, вероятно, исходят из разных источников. Может быть, Иеремия был поэтом, а более поздние редакторы добавили широкие разделы в прозе (и часто «второзаконнической» прозе – см. главу 2) [4].

В число главных собраний стихов в Еврейской Библии входят Книга Иова и Книга Притчей. Мы уже рассмотрели их как «учительные книги». Но Псалтирь – это классический пример еврейской поэзии. Библейские псалмы не образуют отдельный жанр, как «учительные книги», повествования и пророчества, но представляют собой разнообразный свод самых различных стихотворений. В большинстве своем это молитвы, обращенные к Богу, либо личные, либо возносимые в группе (а порой и те и другие), и часто их относят к «плачевным песням», хотя иногда термин «прошения» мог бы подойти лучше.

Из этих примеров видно: молитву или псалом можно возносить и от имени отдельного человека, и от имени всего сонма Израильского. Следовательно, у нас есть право говорить о «личных» и «общих» молитвах. Но все сложнее: порой псалмы меняют фокус и переходят на другой. Псалом 101 – хороший пример. Первые двенадцать его стихов выглядят как личная молитва: человек обращается к Богу, прося помочь в некоей серьезной болезни, приносящей страдания. А потом мы читаем:

Такое впечатление, что личная плачевная песнь преобразилась в общее стенание о разрушении Иерусалима. Эта тема продолжается в дальше, на всем протяжении псалма, но личная скорбь все равно прорывается снова:

И тем не менее в конце мы возвращаемся к общему упоминанию:

Можно объяснить это тем, что два псалма просто сплели воедино – но вот именно здесь это не выглядит вероятным. Псалом внушает ясное впечатление единства и связности. Возможно и то, что личная плачевная песнь обрела общий характер – а может, напротив, общее стенание стало глубоко личным, – благодаря тому, что добавили дополнительный текст. Но опять же: чувство единства выставляет это предположение в непривлекательном свете, хотя, конечно, есть псалмы, для которых оно могло бы показаться вполне разумным – скажем, псалом 129.