– Не зарывайся, гражданин Сивой. У тебя есть шанс, только если нам пригонят пополнение из бывших зеков… Так что лучше беги, – закончил он неожиданно для себя.

* * *

Через час из захваченного городка к энкавэдэшникам приехал «газик» с парой офицеров. По случаю попутного транспорта Гвишиани поручил Белоконю съездить в населенный пункт и, реквизировав какую-нибудь повозку, нагрузить ее мясом. Горец тоже страдал от отсутствия нормальной еды. К тому же тридцать человек – не триста, на всех хватит одной свиньи. Или барашка. Рекомендовано было упирать на барашка.

Титов дал Белоконю записку к командиру гвардейского полка с просьбой поделиться со штрафбатом оружием. Комбату сообщили, что уже сформировано огромное пополнение для его батальона. Личного оружия могло не хватить даже с трофейными автоматами и винтовками.

Белоконь отправился в город на тряском автомобильчике с офицерами. По кружной проселочной дороге машина обогнула небольшой лесок. Белоконь рассудил, что прямой пеший путь к городку можно было проделать быстрее, зато теперь он не заплутает, когда поедет обратно на повозке.

Штаб полка разместился в двухэтажном зданьице исполкома, над которым выгорал на солнце упомянутый Смирновым красный флаг. Здесь Белоконем и его запиской занялся интендантский майор. Майор нашел для штрафного старшины простую крестьянскую телегу. С точки зрения интенданта, у телеги был тот очевидный плюс, что в нее много не поместится.

Они пригнали телегу к одному из двориков, где солдаты разделывали свежатину. Майор расщедрился, и старшине выделили половину коровьей туши. Это было очень неплохо – все-таки Белоконь просил для штрафников, то есть могли вообще ничего не дать. Однако по случаю взятия города малой кровью гвардейцы были веселы, а майор-интендант так и вовсе был счастлив. Судя по всему, немцы не успели здесь все разграбить.

Пока тушу укладывали на телегу и заматывали в брезент, Белоконь приметил огромный топор, воткнутый в колоду. Рядом курил упитанный детина в окровавленном фартуке. Белоконь пообщался с великаном – он оказался полковым кашеваром. Обнаружив необычайную чуткость к нуждам штрафбата, повар согласился отдать недавно найденный и заточенный топор в обмен на какую-нибудь памятную безделушку. Белоконь махнул рукой и вручил ему свою необычную гармошку – с условием, что за эту вещь придется пожертвовать также точильным камнем. Детина легко согласился. Белоконь забросил колун на телегу и покатил получать оружие, которое полку было не жаль отдать штрафникам.

Штрафбату пожертвовали двадцать старых винтовок и десяток противопехотных гранат. Белоконь мельком отметил, что красногвардейцы тоже связывают осколочные в «русские тройки». Расписавшись в бумагах интенданта, он загрузился в просевшую под грузом телегу и медленно покатил по дороге из города, которая должна была привести его к высоте 123,8.

* * *

Впоследствии встречу с немецкими грузовиками Белоконь вспоминал с трудом. Он точно знал, что ехал, точил топор и задремал. Он даже помнил, что ему снилась Рита – в последнее время так всегда бывало в полудреме. А потом вдруг немцы, гранаты, топор… Если бы все это тоже приснилось и было простым кошмаром, навеянным жарой… Но этот кошмар оказался слишком реальным.

Когда Белоконь представил эти самые доказательства пред ясны очи Ладо Гвишиани, горец лишь промолвил несколько крепких, судя по интонации, фраз на своем языке. Потом прибежал Титов и выразился по-русски. Белоконь доложил обо всем устно и присовокупил письменный рапорт, написанный по дороге немецким карандашом на немецком же офицерском планшете.

В телеге Белоконя удивительным образом сосуществовали множество на первый взгляд совершенно несовместимых вещей. Перепуганный пленный немец (вид его был ужасен и недвусмысленно говорил о том, что его долго возили по земле), покалеченная осколочной гранатой часть коровьей туши, винтовки, документы убитых фрицев, их офицерские планшеты и две отрубленных головы. Первая голова в прошлом принадлежала мясистому штабному офицеру, вторая – автоматчику, она зачем-то была отрублена Белоконем на стадии сбора документов.

Поседевший от ужаса офицер-аист на машине с особистами отправился в штаб армии. Белоконь этого уже не видел – ему дали глотнуть водки и отправили отдыхать. Оказавшись на нарах, Белоконь мгновенно провалился в тревожный сон. В этом же блиндаже Титов по-прежнему стоически заполнял бумажки, требуемые для реабилитации штрафников. Как стало ясно на следующий день, комбат под завязку наслушался ночного бреда своего старшины.

Первое, что услышал Белоконь, когда очнулся, был шорох карандаша по бумаге. В блиндаже был только он и Титов.

Белоконь приложился к фляге с водой и долго пил. Титов подошел и сел возле него на нары.

– Очнулся? – спросил комбат. – Что-нибудь соображаешь?

Белоконь утвердительно замычал.

– Хорошо, – сказал Титов. – Я пытался тебя растолкать пару часов назад и поговорить, но ты меня не слышал. Вижу, сейчас тебе получше.

– Так точно, товарищ капитан, – с трудом произнес Белоконь и закашлялся.

– Ты проспал почти сутки, товарищ старшина. Пора бы оклематься. Я уже давно всех выпроводил, чтобы поговорить с тобой. Можешь не отвечать, только слушай.

– Угу.

– Василий, я не берусь судить, что у тебя с головой и было ли оно у тебя до травмы. Но второго Дерюгина нам не нужно. Когда сходят с ума командиры, это слишком дорого обходится для солдат, понимаешь?

Белоконь кивнул, хотя слова комбата он воспринимал с трудом. Но сознание возвращалось, в глазах светлело с каждой секундой.

– Для тех, кто имеет голову на плечах, – говорил Титов, – война опасна не только смертью или ранением. Сколько уже таких дерюгиных на моих глазах впадали в… хм, в поведение, которое можно назвать только преступным. Я и сам отчасти такой – мне обожгло не только лицо и грудь, мне обожгло ум… Может быть, я говорю сейчас не очень гладко и четко, но уж постарайся понять. За мной нет ни малейшего преступления, но командовать штрафниками меня отправили не просто так, на то были причины. Во мне что-то сдвинулось, Василий. Пока ты тут лежал, говорил и вскрикивал, я понял, что и с тобой случилось то же самое. Поэтому я и решил с тобой поговорить. Хочу рассказать тебе, что мне помогает выплыть, когда накатывает волна ужаса. Выслушай и постарайся запомнить. Это единственное средство для таких людей, как мы с тобой.

– Хорошо, – сказал Белоконь. В «единственное средство» Титова он заранее не верил, но старался не подавать виду.

– Когда мне кажется, что меня вот-вот захватит ужас, что нет выхода и все бесполезно… я думаю о русской земле, – сказав это, Титов встал и простер руки, указывая на раскинувшуюся за стенами блиндажа русскую землю. – Наша страна, она огромна, бескрайние просторы!.. Сколько лесов и полей, широких, как море, рек! Эта земля может прокормить сотни миллионов человек, тысячи! Сколько хлебопашцев с плугами, рабочих на наших величественных заводах, коров на тучных колхозных лугах… – Титов сделал паузу и набрал побольше воздуха, – …ежедневно совершают великий трудовой подвиг, чтобы прокормить нашу рабоче-крестьянскую армию!!!