— Сам увидишь, — сказал Альфредо. Они сказали это при Бене по-английски, но тот ничего не спросил, он просто шел за Хосе, который шел за Альфредо. Тереза двигалась сзади, так она могла следить за Беном. Она была уверена, что Бен знает правду, но потом на этом бородатом лице появилось выражение такого стремления, такого изумления, что она почувствовала, словно смотрит на ребенка, ждущего чудес, обещанных назавтра, а потом это выражение исчезло, и осталась только грусть.

День выдался тяжелый, хотя они забрались не намного выше. Иногда шли по тропинкам в глубокой тени, между высокими утесами, иногда по краю обрыва. Их мучила боль в груди — но Бена, похоже, нет, — болела голова, несмотря на целебный чай Хосе, который он наливал из термоса. Они остановились днем, потому что дошли до хижины — примитивного укрытия из бревен, которые сюда наверняка привезли на животных, потому что поблизости деревья не росли. Альфредо сказал, что помнит эту хижину, тогда она была в плачевном состоянии: кое-где не хватало бревен, некоторые куски шифера с крыши соскочили. Ею давно никто не пользовался, кроме мелких зверей, от которых остались испражнения. Они все вычистили и сложили вещи у стены. Альфредо собрал веточки и лишайник для костра, но набралось так мало, что решили поберечь топливо до темноты. Ночь настала рано, потому что место окружали высокие хребты, но времени хватило, чтобы Альфредо выбрал завтрашний маршрут: он карабкался по камням, останавливаясь у крутых каменных стен или у края обрыва. Когда похолодало и солнце скрылось, они с одеялами уселись вокруг костерка. От высоты в голове звенело, есть не хотелось. Все трое напряженно ждали, когда Бен спросит: «Где мои люди? Когда мы их найдем?»

У Альфредо было крошечное радио, но работало оно плохо. Еле слышная колоритная музыка обрывками доносилась снизу, с расстояния в тысячи футов; голоса, мужские и женские, перекрывающиеся отрывками новостей, строкой из песни, фразой из какого-то разговора, — радио решили выключить.

Костер был маленький — крошечный отблеск на бревенчатых стенах. Сквозь щели в бревнах виднелся холодный свет. Все вышли наружу и замерли. Там, в горах, воздух был чистым, и звезды сияли холодным блеском, синие, красные, желтые вспышки давили на них, через небо простирался Млечный путь, словно дорога. Такие звезды, чистые и яркие, ничем не скрытые, были похожи на воспоминания. Все завороженно молчали, а потом услышали, как Бен затянул резкую лишенную мелодичности песню, начал двигаться — он танцевал и пел звездам.

— Они разговаривают! — орал он. — Они поют нам.

Они пытались разобрать, что Бен мог услышать, и им показалось, что они слышат в высоте хрустальный шепот, легкий звон, а Бен ликовал:

— Звезды поют, они поют!

Он все танцевал, изгибаясь и кланяясь, протягивая руки к звездам, топая и махая ногами, кружась и кружась, а зрители дрожали и кутались в одеяла.

Бен все танцевал, они уже подумали, что сейчас он упадет в изнеможении около этой маленькой хижины, среди камней и утесов, которые своим вершинами пронзали звездное небо.

Им казалось, что это продолжалось часами, они замерзли до бесчувствия, Тереза первая, а за ней и мужчины, ушли в хижину греться, и оттуда смотрели, как Бен танцует в звездном свете, огибая препятствия, и слышали его гимн небу.

Потом Бен замолк, они вышли и увидели, что он стоит, вытянув руки и запрокинув голову, и молча смотрит ввысь. Яркие блестящие узоры неба сдвинулись, и звездные тени дошли через пустое пространство до места, где стоял Бен. Он был в трансе, или в экстазе, а потом наконец руки его упали — он стоял на месте и дрожал. Тереза отвела его внутрь и укутала одеялами. Бен сидел там, куда она его посадила, смотрел на угасающий огонь и снова тянул свою тихую грубую песню. Он был далек от них, от их понимания. Друзья говорили шепотом, чтобы не спугнуть то состояние, в котором он находился. Они не спали, несли караул вместе с ним.

Утром, когда открыли дверь, хижина все еще находилась в тени, а небо разливалось золотым и розовым светом среди горных вершин.

Они согрелись горячим чаем и походили вокруг хижины, чтобы размяться. Все, кроме Бена, — он затерялся где-то в мечтах, о чем — никто не знал. Вещи оставили в хижине и пошли рядком по узкой тропинке, с одной стороны которой высился черный утес, а с другой падал черный каменный обрыв, идущий до скалистой долины далеко внизу. В небе над ними парил кондор, благодаря которому было заметно, насколько они продвинулись по опасной тропе. Через пару часов Альфредо сказал:

— Здесь. Я помню это место. — Он резко свернул направо через щель в скале, пришлось ползти, карабкаться, держась за крохотные выступы и бугорки, и вот они попали на просторную пустую площадку, а перед ними оказалась высокая каменная стена. Было около десяти утра. Солнце находилось по другую сторону каменного препятствия, через которое они перебрались, а над ними — яркое залитое солнцем небо. Альфредо ходил туда-сюда у основания каменной стены, подходил ближе… отодвигался подальше… снова подходил, качая головой… шагал в одну сторону, в другую, повторяя:

— Нет, не здесь, а там, — отходил, возвращался, а потом вдруг слабый луч света пробился через пик, сразу же стал сильнее, и упал на край стены.

И сразу же из черной блестящей глубины камня показалась фигура, а там, глубоко в этом блеске, скрывались еще фигуры — нужен был свет, чтобы они показались. Луч света превратился в поток, и перед ними предстала картинная галерея: народ Бена. Он сделал шаг вперед, еще один, встал перед камнем, все остальные остались позади, позволяя ему все осознать. Прямой солнечный свет уже полностью осветил каменную стену, испещренную рисунками — их было не меньше сорока, некоторые нарисованные люди походили на Бена, только одеты иначе. Что это за полосы коры? Кожа? Шкуры? Это была настоящая одежда, из мягкой ткани, спадающей складками, люди были подпоясаны и носили на плечах металлические пряжки. Одежда была раскрашена — не просто серая и коричневая, а красноватая, синяя, зеленая. Волосы спадали до плеч, сейчас у Бена они короче, и у них были огромные грудные клетки. Бородатые, но не все, нет, безбородые, должно быть, женщины; ростом пониже, более хрупкого сложения, хотя прочно стоят на ногах. Оружия у них не было, хотя некоторые держали в руках нечто похожее на музыкальные инструменты. Бен пристально смотрел. Никто из остальных не знал, о чем он думает, но их сердца учащенно бились, словно не только от высоты, но и от страха за чувства Бена. Он подошел, погладил силуэт женщины — казалось, она ему улыбается. Потом наклонился и уткнулся в нее носом, потерся бородой, издавая короткие приветственные крики.

Тишина была ужасной, просто ужасной. Дыхание, резкое и тяжелое, подчеркивало ее.

Бен все еще стоял спиной к остальным. И гладил себе подобную, а она улыбалась ему в ответ из глубины черного камня. Солнечный свет начал угасать, ускользать поверх камней, и фигуры исчезали одна за другой. Вскоре осталось лишь несколько рисунков с краю, а Бен стоял, трогал и гладил женщину. Потом солнце ушло и оттуда, и раздался вой Бена — он бросился на стену и скрючился возле нее.

Солнце покинуло их. Рисунки исчезли. Если приглядеться, за сгорбившейся фигурой Бена можно было заметить слабые очертания того, что так недавно казалось живым и ярким. Легко понять, как люди проходили мимо этой стены, ничего не замечая — ничего, если им не повезет попасть сюда в тот миг, когда солнце светит под нужным углом.