– Слава тебе, Го...

После чего глаза его закатились, он как-то сразу весь обмяк и безвольно привалился к князю, погрузившись в глубокий обморок. Осторожно уложив его на лавку и пробормотав себе под нос что-то о хлипкости потомков, Константин тут же кликнул слуг, распорядился уложить его в хорошую постель и познать к больному Доброгневу.

И даже когда тот уже лежал, тепло укрытый и окруженный заботой девушки, но по-прежнему не приходя в чувство, Константин еще не меньше часа с любовью и нежностью вглядывался в Николая, и радостная светлая улыбка не сходила у него с лица.

«Теперь мы попляшем. Теперь мы потанцуем. Теперь мы похохочем», – ликовал он мысленно и с трудом поддался на уговоры Доброгневы отправиться почивать, поскольку тут князю быть вовсе без надобности, а горячка эта более двух-трех дней не простоит.

Он и в ложнице своей долго не мог успокоиться, пока наконец эмоции чуть не поутихли и природа не взяла свое, погрузив Константина в глубокий крепкий сон. Но даже во сне он продолжал улыбаться до самого утра.

А с князем Глебом за пару дней, прожитых в Ольгове, бесед они больше не имели. Точнее, разговоры были, но исключительно о пустяках: охота, женщины, да еще о беспокойных соседях, что на востоке, что на юге, что на севере, и о том, как важно ныне всей Рязани держаться под рукой одного умного князя.

Под таковым явно подразумевался сам Глеб, на что Константин возражений никаких не имел, будучи согласен с ним не только на словах, но и по своим внутренним убеждениям. Жестокий тринадцатый век и впрямь представлял только одну альтернативу этому единству – рабство под пятой татарского всадника. До их первого появления оставалось всего семь лет.

Но главное, чего добивался Константин, так это спасения своего нежданного современника, которого Глеб собирался предать церковному суду. В конце концов высокие договаривающиеся стороны пришли к разумному компромиссу. Пока сей холоп болен, о выдаче его строгим судьям в рясах все равно речь вести не имеет смысла, а когда он придет в себя и окончательно оправится от болезни, будет видно, что именно с ним делать. Лечение же вести надлежит Доброгневе, но чтобы ее тут не оставлять – как же сам Константин без нее обойдется, – отправить болезного ладьей быстроходной прямиком в Ожск.

Расставались братья в самых дружеских чувствах, а епископ Арсений еще и горячо благословил ведьмачку, заявив прилюдно – в том числе и при супруге Константина, – что сей дар лекарский у нее явно от Бога, ибо дьявол к священнослужителю и прикоснуться не посмеет, а ежели и дотронется своей мерзкой лапкой разок-другой, то лишь для того, чтобы причинить оному какую-нибудь пакость. Отсюда и вывод: коли она облегчила страдания епископа, стало быть, склонность к врачеванию сей девице дарована Господом и пресветлыми ангелами.

Язычник сей не токмо к Писанию Святому глух бысть, но такоже словам отцов Церкви не внемля ничуть. Един лишь пастырь, епископ Рязанский отец Арсений, сумеша обличити оного нечестивца, усовестиша и на добро дело подвигнути – странноприимный дом воздвигнути. От блуда ж оного отвратити не сумеша, хоть и обличаша всяко похоть его ненасытную, аки у козлища мерзкого.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1817

Добра душа у Константина князя, чисты мысли и восплача слезьми горючими о доле тяжкой калик перехожих и прочего убогаго люду, восхотиша оный князь облегчити страданья их безмерныя и испрося благословения епископа Резанского, учиниша в Ожске первейший на Руси странноприимный дом, воздвигнути во славу Божию. И воззвал он к каликам убогим, и поселиша их в доме том, и возрадовалося сердце княжье, возликовала душа и возблагодарила Господа за дозволение труд оный довершити. А убогие тож в радостях пребывали. А воздвиг дом сей, будучи еще священником, святой Николай.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1760

Трудно сказать, чья это была идея о постройке первого странноприимного дома. Однако судя по логике событий, можно с определенной долей уверенности утверждать, что принадлежит авторство епископу Арсению, а Константин лишь дал средства на его строительство, причем возможно, что это выглядело обычной сделкой. Не исключено, что, идя на уступку епископу в этом вопросе, князь выторговал себе определенные послабления в других.

Предположение это подтверждается и тем фактом, что основное руководство по обустройству дома было на священнике отце Николае, который в ту пору был исповедником князя Константина и именно тогда впервые был упомянут в русских летописях.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Т.2. С.77. СПб., 1830

...И так как произвол встает денницей черной,

Объемля твердь,

И нам дано избрать душою непокорной

Честь или смерть...

В. Гюго

Из Ольгова в Ожск Константин решил возвращаться пешим путем.

– Надо же мне посмотреть, как смерды живут и чем дышат, – пояснил он свое желание Глебу.

С собой, отправив с больным в качестве строгой охраны четырех воинов, он прихватил только оставшихся пятерых дружинников да еще Епифана – куда от него денешься, ну и Доброгневу с помощницей Марфушей. Компания небольшая, но дружная.

Поначалу мысли у Константина витали далеко, где-то возле оставленного им в Ольгове Николая, но спустя пару часов, близ сельца Гусятевка, одно небольшое происшествие отвлекло его. А началось все с того, что, подъехав к речушке, за которой стояла эта деревушка, они увидели, как навстречу им бежал крепкий молодой парень лет восемнадцати от роду, не больше. За ним следом с шумом и гамом летела целая толпа народу, возглавляемая самым шустрым, хотя и неказистого вида, низеньким мужичонкой.

Константин дал знак Епифану, чтобы тот осадил лошадей, и продолжал наблюдать за этим импровизированным забегом. Затем повернулся к дружинникам:

– Ты самый шустрый, Горяй. Ну-ка разберись, что там да как.

Сим же приказал Епифану разворачивать коней.

– Наперехват пойдем, – пояснил он свою мысль, и спустя несколько минут два удобных княжеских возка пересекли наиболее вероятный маршрут движения беглеца, который явно тянул к видневшемуся неподалеку лесу. Видя, что добыча никуда не денется, мужики, кроме бежавшего первым неказистого, замедлили ход, и лидер погони вдруг оказался и гордом одиночестве. Это его несколько смутило, но после недолгого замешательства он все же приблизился к парню, хотя и с явной опаской, все время поглядывая на безмолвно наблюдающих за этой сценой дружинников. Дальнейшее случилось очень быстро – парень, не дав мужику ухватиться за свою рубаху и резко перехватив его руку, с силой крутанул ее, рубанув наотмашь по локтю ребром ладони. Мужик взвизгнул как-то по-щенячьи и, скорчившись в три погибели, рухнул в высокую траву, истошно завывая при этом: