Он снова делает это. Он снова пытается мне навязать свои границы и свои условия. Еще не понимает, что я буду их упорно стирать и игнорировать. Хотя, в этом плане я могу его успокоить.

— Пока мы будем вместе, никого кроме тебя для меня не будет, — я пожимаю плечами, — я могу на это время даже натурщиков не заказывать, мне будет не до них.

Тем более что мне будет просто не до них. Мне хватит Давида.

Я все-таки его нарисую. Поймаю на холст его совершенство, навечно заточу его в мелких мазках краски. Тогда меня отпустит эта лихорадка, и я смогу легко выбросить Давида Огудалова из головы. Наверняка.

Если ему не хватит этой гарантии, если он продолжит выносить мне мозг ревностью, то все-таки он пойдет лесом. Очень-очень далеко. В самую чащу, где грибы гуще растут.

— Первое условие ты сказала, — еще один нахальный щипок достается моей многострадальной пятой точке, — есть второе?

— И третье есть, — чуть улыбаюсь я, — но мы начнем со второго. Ты не лезешь в мою жизнь. Не пытаешься как-то мне “помогать”, привлекать свои связи, если твоя мама на меня злится — мирить меня с ней не надо, мы сами разберемся. Не надо от ревности бить морду моему первому мужу, он, конечно, раздолбай, но он отец моей дочери, любит её и я должна с этим считаться. А ты с твоей экспрессией ведь сначала подерешься, потом подумаешь.

— Почему не хочешь, чтобы я тебе помогал? — Давид недовольно хмурится. — Ведь у меня много знакомых, они могли бы…

— Не могли бы, — я дергаю подбородком, — единственное, над чем мы с тобой поработаем вместе, — это проект Левицкого. Но это исключение из правил, я не сплю с натурщиками ровно по той же причине. Я не смешиваю личное и творческое, и личное и рабочее тоже не смешиваю. Ты понял?

В основном я все это не смешиваю из-за дурацкой привычки вчерашней интеллигентки-нищебродки. Той самой, которая хочет, чтобы её ценили за её талант, а не за то, сколько раз она может дать своему покровителю за ночь. А когда позволяешь себе помогать — все равно начинаешь параноить, что человек к тебе хорошо только" по дружбе" относится. А на творческую твою сторону ему и пофиг.

— Ну, допустим, — Давид задумчиво поглаживает мое бедро, будто примеряясь, куда бы ему ущипнуть меня в третий раз, — а что у тебя последнее?

— Последнее — самое главное, — твердо произношу я, глядя на Давида очень серьезно, — мы с тобой договариваемся здесь и сейчас. Никакой любви. Ни сейчас, ни через месяц, ты не таскаешь мне цветов, конфет, прочей фигни и не пишешь никаких стихов, короче, не тратишь попусту ни свое время, ни свои деньги. Мы с тобой просто трахаемся. Ничего больше. Тебе ясно?

— Но это-то почему? — а в предыдущие разы Давид реагировал как-то спокойнее, вопрос звучит очень резко.

Мне сложно честно ответить на этот вопрос.

Потому что я не хочу. Не хочу снова ломать свой уклад жизни, потому что не хочу больше рисковать ни собой, ни Лисой, потому что я привыкла быть одна, и теперь от моего поведения завишу уже не только я. Да и потом…

— Малыш, ты ведь меня не выдержишь, — тихо замечаю я, любовно полируя пальцами кожу на его груди, — недели две пройдет, и ты задолбаешься и сбежишь. Поймешь, что не настолько ты готов к подвигам, чтобы связываться со мной. Цветочки, подарочки, признания — это ведь все чушь, пыль в глаза. Мужчина этим обычно голову дурит, чтобы побыстрее затащить в постель. А у нас с тобой все будет честно. Захочешь уйти — честно встанешь и уйдешь. Я буду к этому готова.

— А если не захочу? — ровно выдыхает Давид, щуря на меня свои бесподобные глаза. — Вот пройдут две недели, и я не захочу от тебя отказываться. И что дальше?

— Ничего, — я качаю головой. Если это была попытка развести меня на какое-то пари — пускай идет с ней нафиг. — Одно я тебе точно скажу, малыш, слов “я люблю тебя” тебе хватит на то, чтобы я больше никогда не отвечала на твои звонки.

И я так и сделаю. Даже если я сама захочу произнести эти слова. Особенно, если это будет так. Я сбегу, потому что не могу позволить себе влюбляться всерьез. Ни в кого. Потому лишь, что если и есть в этом мире люди, не созданные для отношений, — то это я. И никто другой эту пальму первенства в ближайшие пять лет у меня не заберет.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Надя? — Давид все-таки не удерживается, все-таки щиплет меня в третий раз. В этот раз больнее всего…

— Не знаю, и знать не хочу, — я категорично качаю головой, — вот тебе мои условия. Согласен их соблюдать — хорошо, не согласен — ай, как плохо. Ты согласен или нет?

Давид с ответом не торопится. Лежит себе, сверлит мне взглядом переносицу, барабанит пальцами по моему голому бедру, будто оно ему вместо столешницы.

— Ты уверена, что этого хочешь? — наконец медленно спрашивает мой Аполлон. — И не пожалеешь потом?

Вообще-то для того, чтобы выражать свои сожаления, у меня так-то рот есть, но озвучиваю я совершенно другое.

— Нет, малыш, я не пожалею, — я качаю головой. Нет такого мужчины в этом мире, чтобы я взяла и пожалела о том, что задала отношениям границы.

— Ну, хорошо, — Огудалов улыбается, а затем кладет мне руку на бедро и придвигает к себе, — если это все твои условия, то почему бы не продолжить то, от чего мы отвлеклись на дурацкую болтовню.

Дурацкую? Это он сам решил поболтать, я только ему навстречу пошла, и он называет наш разговор дурацкой болтовней?

Впрочем ладно, у меня довольно быстро заканчиваются возражения — когда его язык снова пускается вниз, в путешествие по моему телу.

Одно только ощущение не отпускает меня даже потом, когда, уже свалившись с него, измученная, я просто дышу, уткнувшись в плечо Давида. Даже когда захлебываюсь восторгом от третьего оргазма за эту ночь..



Уж больно неестественная, будто слегка коварная была улыбка на губах этого поганца.

И как-то он слишком просто согласился на те условия, которые, я была уверена — выведут его из себя.

Что это такое? Рокировочка? А я-то думала, что я его к ногтю прижала.

— Тут ужасно пусто для помещения, дизайном которого занимается крутой специалист, — я скептично морщу нос, и оглядываюсь.

Зал-гостиная частного дома Левицкого, просторный, настолько, что тут можно в мини-гольф без проблем поиграть, и пустой — абсолютно. Сейчас он покатит за обычный зал, выставочный или может быть даже мини-концертный. Поставь тут рояль и два ряда кресел — и будет идеально для квартирника какого-нибудь очень выпендривающегося пианиста. Не комната — белый лист.

Кстати, в паре соседних комнат дела обстоят лучше, я точно видела очень претенциозную бильярдную краем глаза.

— Мы закончили только основной ремонт, — невозмутимо объясняет Огудалов, — я не могу разрабатывать проект этого зала без понимания, что ты будешь рисовать. Нужно видеть цветовую гамму, нужно видеть общую графику твоего портрета. В конце концов, как я понимаю, именно то, что будешь делать ты, и будет моей осью. Я должен подчеркнуть твою работу, и не задавить её. Так что… Пока ты работаешь над эскизом, я буду думать.