Милли, разумеется, тотчас же постаралась загладить свою тайную вину перед Сюзи, опасаясь, что относилась к ней недостаточно тепло, поскольку их долгие поздние разговоры касались не только того, что происходило и предполагалось в те не менее долгие часы, что они проводили друг без друга, но и множества вещей помимо того. Она способна была оставаться независимой, насколько ситуация этого требовала, в четыре часа пополудни, но никогда ни с кем не позволяла себе такой свободы в разговорах о чем бы то ни было, какую обычно допускала, полуночничая с Сюзан Шеперд. Тем не менее нам следовало бы с гораздо меньшим запозданием упомянуть о том, что Милли пока еще – то есть по прошествии шести дней – не сообщила своей подруге ни одной новости, какая могла бы идти в сравнение с той, что объявила ей эта самая подруга в результате ее поездки с миссис Лоудер, совершенной, для разнообразия, в замечательный Баттерси-парк. Две старшие приятельницы катались по парку в открытом экипаже, встречая знакомых, в то время как младшие следовали более дерзким своим фантазиям в предоставленной Милли отелем восхитительной карете – более тяжелой, более изукрашенной и более забавной колеснице, чем она когда-либо в жизни могла взять в прославившихся дурным управлением нью-йоркских «Конюшнях». Вследствие круговой прогулки в экипаже по Парку, притом что объезд этот повторялся несколько раз, выяснилось, как сообщила миссис Стрингем, что парочка с Ланкастер-Гейт – представить только! – знакома с другим английским приятелем Милли – с джентльменом, связанным с английской газетой (тут Сюзи как бы произвела затяжной выстрел – замешкалась с именем джентльмена), который столь недолго побыл у Милли в Нью-Йорке перед их отправкой в это авантюрное путешествие. Его имя, конечно же, прозвучало в Баттерси-парке, иначе как можно было бы узнать, кто он? – и Сюзи, естественно, прежде чем изложить свою долю сведений по этому поводу, сделала нечто вроде признания, произнеся его имя, чтобы стало ясно, что она имеет в виду мистера Мертона Деншера. Она сделала это потому, что у Милли сначала был такой вид, будто она не понимает, кого Сюзи имеет в виду, и, надо сказать, наша юная леди прекрасно держала себя в руках, сказав, что это и правда поразительный случай; такой шанс, если и выпадает, то один на тысячу. Обе приятельницы его знают – и Мод, и мисс Крой, – и, как поняла Сюзи, знают они его довольно хорошо, хотя, когда о нем упомянули, признаков особой близости этого знакомства выказано не было. И вовсе не она – подчеркнула Сюзи – заговорила о нем первой: фактически о нем специально и речи не заходило, его упомянули просто как известного миссис Лоудер молодого журналиста, недавно отправившегося в их чудесную страну – миссис Лоудер всегда называла Америку не иначе как «ваша чудесная страна» – по поручению его газеты. Однако миссис Стрингем сразу же подхватила тему – ведь она была у нее буквально на кончике языка, – в том-то и заключалось признание: не видя в этом ни малейшего вреда, она признала в мистере Деншере знакомого Милли, хотя и заставила себя остановиться прежде, чем зашла слишком далеко. Миссис Лоудер была явно потрясена – тут ничего больше не скажешь; однако потом, как казалось, она тоже взяла себя в руки, и наступила недолго длившаяся пауза, в течение которой каждая из них, наверное, что-то скрывала от другой.

– Только я, к счастью, вовремя вспомнила, – заявила вдруг осведомительница нашей юной леди, – что мне-то ведь таить нечего, а это намного проще и приятнее! Не знаю, что за тайны у Мод, но у нее они есть. Она определенно заинтересовалась тем, что вы его знаете, тем, что он в Америке так быстро – практически не теряя времени – свел с вами знакомство. Однако я решилась сказать ей, что знакомство ваше было недостаточно долгим, чтобы вы сумели стать большими друзьями. Не знаю, была ли я права.

Сколько бы времени ни потребовалось на это объяснение, его оказалось достаточно, – даже прежде того, как совесть старшей из дам оказалась справедливо успокоенной, – чтобы Милли смогла ответить, что хотя факт, о котором шла речь, без сомнения, важен, но она все же думает, что им не следует считать его значение перевешивающим все остальное. Конечно, поразительно, что единственный знакомый им англичанин незамедлительно оказался достойным членом этого круга; но ничего чудесного в этом вовсе нет, ведь всем неоднократно приходилось замечать, как необычайно «тесен» бывает мир. И разумеется, никаких сомнений не может быть, что Сюзи была права, не позволив его имени пройти незамеченным. С какой стати, ради чего было бы делать из этого тайну? – и какой непомерной она представлялась бы, если бы он вернулся и обнаружил, что они утаили знакомство с ним?

– Я не знаю, милая моя Сюзи, – заметила девушка, – что, по вашему мнению, мне следовало бы скрывать.

– В данный момент не имеет значения, – ответствовала миссис Стрингем, – что вы знаете и чего не знаете о моем мнении, ибо вы всегда это выясняете в следующую же минуту, а стоит вам это выяснить, моя дорогая, вы никогда не находите это в самом деле достойным внимания. Но вот что мне хотелось бы знать, – тут же задала она вопрос, – не слышали ли вы о нем от мисс Крой?

– О мистере Деншере? Никогда ни слова. Мы о нем не упоминали. С какой стати?

– Что вы о нем не упоминали – это я понимаю; но то, что ваша подруга о нем ни слова, – произнесла Сюзи, – может кое-что значить.

– Может значить – что?

– Ну, – тотчас же ответила ей миссис Стрингем, – вам многое станет понятно, если я скажу, что Мод просит меня подсказать вам, что, вероятно, лучше будет пока не говорить о нем: то есть не говорить о нем с ее племянницей, во всяком случае, если та не заговорит о нем с вами первой. Однако Мод полагает, что она не заговорит.

Милли была готова обещать все, что угодно, но что касается фактов – насколько они оказались им известны, – все это звучало довольно путано.

– Это потому, что между ними что-то есть?

– Да нет, как я понимаю, но Мод склонна осторожничать. Она чего-то опасается. Или, может быть, вернее будет сказать, что она всего боится.

– Вы хотите сказать, – поинтересовалась Милли, – что она боится, как бы они не… гм-гм… понравились друг другу?

Сюзи глубоко задумалась, затем извергла из самой глубины:

– Мое милое дитя, мы с вами блуждаем в лабиринте.

– Ну конечно же! – воскликнула Милли в странной веселости. – Это-то и забавно! И не говорите мне, – добавила она, – что здесь нет пропастей. Мне нужны пропасти!

Приятельница смотрела на нее во все глаза – подобные случаи бывали нередки, – может быть, чуть напряженнее, чем на поверхностный взгляд требовало событие, и кто-то другой, присутствовавший при этом, мог бы задуматься над тем, к какому из собственных тайных соображений нашей доброй дамы отнести речь Милли. Нет сомнений, что она была весьма склонна счесть слова ее юной спутницы симптомом приписываемой девушке болезни. Тем не менее ее высочайшим законом было проявлять веселую легкость, когда веселую легкость проявляла ее подопечная. Она умела быть приятной новой приятностью на старинный манер, наша великолепная бостонская женщина; именно это сделалось ее счастливой нотой в журналах, а Мод Лоудер, для которой манера Сюзи и правда была внове и которая никогда не слышала ничего, даже отдаленно похожего, высоко ценила ее, благодаря этому, как удачную возможность приятно развлечь общество. Ее умение и сейчас вряд ли грозило ее подвести; фактически с ним она могла встретить лицом к лицу почти все, что угодно.