– Да и люди начали роптать, – взял он яблоко и, понимающе глянув в сторону Махмуда, вгрызся в него своими крепкими зубами. – «До каких пор будем спать в обнимку не с женой, а с автоматом?» – спрашивают они. У нас же богатейшая земля, мы могли бы снимать по два урожая в год! А мы, вместо того чтобы обрабатывать поля, торчим на постах: не приведи Аллах, придет отряд из Пакистана, чтобы наказать отщепенцев, или того хуже – нагрянут коммандос Джумахана. Тогда уж точно всем нам крышка… Нет, только мир и сотрудничество с законной властью, другого пути у нас нет! Так и скажи своим в Кабуле, – обратился он не ко мне, а к Махмуду.

Тот молча кивнул, хотел что-то сказать, но тут вернулся Канд-ага – стремительный, ловкий, живой, как ртуть.

– Ахмад, – назвал я его имени, – в твоем отряде старики есть?

– Есть! – засмеялся он. – Самый старый – я, мне двадцать восемь лет.

– А самому младшему?

– Семнадцать. Мы работаем без лонжи, у нас старикам делать нечего! – вызывающе закончил он.

«Без лонжи… – вспомнил я слова Рашида. – Так вот о ком он говорил!»

– Не понимаю. Что значит, без лонжи? – Я сделал вид, что мне незнакома эта фраза.

– Одно дело – ходить по канату с поясом, к которому прикреплен страховочный тросик, и совсем другое – плясать на канате без страховки, – наставительно сказал Ахмад. – Только абсолютно уверенные в себе канатоходцы работают без лонжи. Ведь малейшая оплошность – это смерть.

– Так ты умеешь плясать на канате? – неподдельно удивился я.

– Умел. В прошлом. Теперь я борец за веру! – вскинул голову бывший циркач.

И тогда я достал фотографии, сделанные в афганском госпитале: молодые парни без рук и ног, выставленные на солнце культи, сожженные напалмом лица, ребятишки на костылях.

– У тебя есть дети? – поинтересовался я.

– Да. У меня две жены и четверо детей, – как-то растерянно произнес Ахмад.

– Хороший артобстрел или налет авиации – и все мы будем такими же, – кивнул Ашраф на фотографии.

– Будем, – согласился Ахмад. – Мы-то ладно, мы пострадаем за веру. Аллах возьмет нас за это в рай. А вот дети…

– Никто не должен пострадать, – приступил к выполнению своих основных обязанностей лейтенант Махмуд. – Вы приняли гарантийное письмо и обещали поднять государственный флаг.

– Уже подняли, – махнул в сторону окна Ашраф.

– Это формальный акт. Пора забыть о работе без лонжи, – обернулся он к Ахмаду. – Рано или поздно нога с каната соскользнет и ты разобьешься. Две жены, четверо детей – ты о них подумал? И еще. Представь, что будет, если твои головорезы узнают, что их обожаемый главарь имеет контакты с ХАДом, и не с кем-нибудь, а самим Рашидом. Ваши пакистанские хозяева его хорошо знают: уж очень много неприятностей он им причинил. А длинные языки всегда найдутся – это ты знаешь не хуже меня.

– Чего вы от меня хотите? – затравленно огрызнулся Ахмад.

– Забудь, что ты Канд-ага. Забудь навсегда. Распусти своих волчат. Почти все они из других кишлаков – пусть идут домой. А там их встретят, – жестко закончил Махмуд. – Конечно, если не сложат оружие добровольно, – чуть мягче добавил он.

Ахмад задумался. Потом поднял глаза на Ашрафа:

– Твое слово, командир?

– Для тебя я не только командир, но и близкий родственник, – ободряюще похлопал его по плечу Ашраф. – Наши гости говорят правильные слова, но их надо обдумать.

Мы же всегда принимали важные решения вместе, – подыграл он Ахмаду. – Так сделаем и сейчас. А с каната пора спускаться на землю, с этим я согласен. Пока цела голова, а? Что касается твоих башибузуков… Я молчал, но ты сам знаешь: их у нас не любят. Тем более что наш кишлак – таджикский, а среди твоих кого только нет.

– Я подумаю, – согласно кивнул Ахмад.

– А пока что убери парней подальше от дороги. Дай гостям спокойно уехать.

Когда мы вышли на улицу и сфотографировались на память, Ашраф прилюдно преподнес мне хлеб. Мы с разных сторон отломили от большой лепешки и по кусочку съели. То же сделали Ахмад и лейтенант Махмуд. Это означало, что теперь проклятие Аллаха падет на голову каждого, кто преломил хлеб, а потом поднял руку на того, с кем этот хлеб разделил.

И все же мы смогли облегченно вздохнуть и отпустить внутри до предела скрученную пружину лишь тогда, когда наш «уазик» вырвался из зоны ответственности группировки Ашрафа.

– Все, теперь они наши, – откинулся на спинку сиденья Махмуд и вытащил из кармана гранату. – Наверняка будет синяк, – досадливо крякнул он, – ведь я все время сидел на «лимонке».

«Наша лонжа, – вяло подумал я. – Страховка от мучительной смерти».

– А за фотографии спасибо, – обернулся он ко мне. – Канд-агу, то бишь Ахмада, они доконали. Стали той каплей, которая перетянула чашу весов в нашу сторону.

А я размышлял уже о другом:

– Что теперь будет с Ашрафом и его людьми?

– Ничего. Мы гарантировали им жизнь. Главное, они станут контролировать всю округу и не пустят туда ни одной другой банды. Это очень важно. Существенно и другое: мы сохраним жизнь сотням молодых солдат, которые бы наверняка погибли, вздумай мы брать кишлак штурмом. Я заметил: оборона у них организована отлично, на подходе к кишлаку перекрестным огнем простреливается каждый клочок земли. Рашид будет доволен: его задание выполнено.

Утро следующего дня выдалось хлопотным. Ни свет ни заря за мной заехали вертолетчики. Капитан Кармазин держал в руках букет каких-то неведомых цветов, а старлей Козлов – спортивную сумку.

– Вы что в такую рань? – промямлил я. – На часах только полшестого.

– Давай-давай, – торопил меня Григорий. – На сборы – десять минут. Самолет ждать не будет.

– Какой самолет? – не понял я. – У меня дела в городе и лететь я никуда не собираюсь. И что это за цветы? День рождения у меня нескоро.

– Да не тебе цветы. Слава богу, пока не тебе! – мрачновато усмехнулся Кармазин.

– Пашке эти цветы. Старшему лейтенанту Макееву! Сегодня его отправляют домой. Так что давай по-быстрому брейся, мойся, одевайся – и, аллюр три креста, в госпиталь!

Госпиталь… Как же долго этот госпиталь мне снился, заставляя вскакивать по ночам и последними словами ругать чиновников со Старой площади и генералов с Арбата! Какого черта, мы ввязались в эту войну?! Что мы забыли в далеком Афганистане?! За что 18—20-летних мальчишек превращают в обугленные скелеты, обезображенные трупы, а то и просто в пепел?! За чьи грехи они платят?!

Довольно большая территория госпиталя делилась на две части: на одной – раненых солдат лечили, на другой, превращая в «груз 200», готовили к отправке домой. Я видел, как врачи извлекали из тел осколки и пули, зашивали разрезы, как одна спецкоманда одевала ребят в новенькую форму, а другая запаивала в цинковые гробы.