Увольняться не хотелось. Эта работа Элоизе по-прежнему нравилась, да и коллектив её полностью устраивал. Работа только с проверенными и приятными людьми совершалась намного лучше, чем когда приходилось постоянно преодолевать себя, напоминать о вежливости и сдерживаться, чтобы не наговорить гадостей вот прямо с утра на первую попавшуюся наглую, двусмысленную или просто обиженную реплику. А наглость или обида возникали с пол-оборота — на любое критическое замечание, коих, вообще-то, хватало.

И как хорошо, что сейчас она от таких моментов избавлена.

Может быть, отказаться от квартиры здесь и снять что-нибудь в городе? Или даже не снять, а просто перебраться в свои комнаты в доме Полины, та только рада будет. Приезжать утром на работу и уезжать после шести. И всех, с кем хочется общаться, приглашать в гости.

Может быть, им нужна дистанция, чтобы понять, есть вообще что-то, кроме физического влечения, или нет? Ей казалось, что есть, да и ему вроде бы тоже, но неужели факт её доверительного разговора с неизвестным ему человеком сразу же перечёркивал всё прочее? И это он ещё не знает, что ей случалось думать в моменты ссор и не прояснённых отношений, когда она пыталась понять, сможет ли вообще с кем-нибудь, кроме него! Впрочем, она ведь не задавалась вопросом — а вдруг и он тоже думал о других? Но, по большому счёту, она совсем не хотела об этом знать. Ничего. Возвращался же к ней? Вот и хорошо, остальное не важно.

В дверь осторожно постучались. Пришлось вставать, обуваться, включать свет в прихожей и отпирать.

Октавио увидел её, вытянулся, как перед начальством, и протянул ей какую-то бумагу.

— Донна Эла, я должен передать вам вот это, — он убедился, что она взяла принесённое, и исчез.

Это был лист бумаги, свёрнутый и заклеенный со всех сторон. Она вскрыла импровизированный конверт, и внутри оказался ещё один лист, и на нём было написано. Да как написано!

Элоизе когда-то рассказывали, что в юности монсеньор герцог писал стихи, и неплохие. За всё время знакомства ничего не позволило заподозрить в нём такую способность. А здесь на листе она увидела именно стихи, они написаны его рукой, сомнений не было. Ну и в авторстве она тоже не сомневалась. Ей доводилось слышать и читать тексты Лодовико, они совсем другие, и по слогу, и по настроению. Даже если он писал о смятении чувств.

Да-да, что-то такое она сейчас и думала — жизнь не кончится, из неё просто уйдёт радость. Очень надолго или навсегда.

И некоторые вещи она больше не станет позволять никому и никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах!

Пришлось пойти в ванную, осушить слёзы и умыться. Наверное, само по себе это было хорошим знаком — если уже пришли слёзы, значит, ситуация куда-то сдвигается.

Элоиза пошла в гардеробную, достала свой блокнот в барочных завитушках и карандаш. Не то, чтобы ей писали в жизни много стихов. Не то, чтобы она всегда отвечала на стихи — стихами. Тут же просто сложилось само, и некоторые рифмы были вот прямо теми же самыми, что и у него. И те же три строфы с двумя строками в конце. Нет, не сонет, для сонетов нужно разогнаться, сонеты на таком топливе не напишешь. И ещё почему-то они в этих стихах стали на «ты». Само случилось. На бумаге это выглядело… нормально. Можно отправить обратно.

Она вырвала лист из блокнота, переписала на него свои четырнадцать строк, сложила вчетверо. Потом нашла просто лист белой бумаги, свернула, положила внутрь послание. Достала свой перстень и с его помощью подплавила края, чтобы запечатать. Клея у неё всё равно никакого не было.

Далее следовало доставить текст адресату. Она выглянула в коридор — а вдруг? Вдруг никого не случилось, коридор был пуст. Тогда она дошла до известного ей поста охраны на первом этаже, застала там юного сотрудника Эмилио и попросила найти кого-нибудь, кто бы передал вот этот предмет монсеньору.

Тут же нашёлся ещё один юный сотрудник, которого Элоиза видела второй или третий раз в жизни, забрал у неё послание и убыл.

Десять минут спустя он вернулся, постучался и сообщил, что всё передал. Можно было снова сесть в кресло и выключить свет.

Правда, мыслить так же ясно уже не получалось — в голову то и дело лезли ещё какие-то строки, они как-то рифмовались, и рефрен был — дураки оба.

Стук в дверь прервал это бесполезное времяпровождение. За порогом оказался уже не Октавио, но Лука, он так же передал запечатанное послание и откланялся.

И что вы думаете? Снова стихи. Тот же летящий почерк. Кому-то, может быть, не слишком разборчивый, но она читала легко. На этот раз — шестнадцать строк, четыре строфы.

Да, всё так, он — это про силу, а не про слабость, он привык держать всё под контролем, а чужую душу не удержишь. Но небеса не помогут, увы. Сами поломали — сами и мучаемся.

Элоиза опять пошла в гардеробную и достала блокнот. Там не было стула, и сидеть приходилось на полу. Пойти же в гостиную она почему-то не догадалась.

Взять тот же размер и ритм, это несложно. И зарифмовать неотвязную мысль — кто сам всё испортил, тому никаким высшим силам не помочь. Он предпочитает действие созерцанию, и если уже готов действовать, а не только обращаться к высшим силам — наверное, она тоже готова его выслушать. Ещё раз. А потом уже решать.

Шестнадцать строк плюс ещё две были начисто переписаны на новый лист и запечатаны, как и предыдущие. После чего Элоиза просто позвонила в дежурку охране и попросила прислать ей кого-нибудь свободного.

Пришёл Марко, он был чист, свеж и трепещущ. Получил послание и наказ отдать лично в руки, отправился.

Элоиза в очередной раз погрузилась в глубины кресла.

Стук в дверь вытащил её из очередной порции бестолковых мыслей. Но это оказался не курьер с отчётом, а Лодовико.

— Я нигде вас не нашёл, и решил зайти. Вдруг что-то не так?

— Всё не так, но я думаю, что вы не сможете помочь.

Похоже, оба забыли, что ещё в понедельник договорились быть на «ты».

— Вы почему сидите в темноте? Вы вообще ужинали? — он бы ещё только лоб потрогал, ага.

Элоиза молча пошла в гостиную и включила светильники на стенах.

— Знаете, я просто сижу. И думаю всякое.

— О том, как жить дальше, не иначе, — пробормотал он. — Давайте, я хотя бы ужин для вас попрошу.

Он позвонил и попросил, потом придирчиво её оглядел.

— Элоиза, вы не расскажете, в чём, собственно, беда? Мы все видели, что Себастьяно поступил, как идиот, но он вроде уже осознал, что был идиотом, и с вами, и вечером тоже. Я чего-то не знаю?

— А нужно ли вам вообще это знать? В смысле, забивать голову? — она опустилась в кресло и сбросила балетки.

— Мне нужно помочь вам. И ему тоже. Вы оба мне не чужие. Мне спокойнее, когда у вас обоих всё хорошо, — он сел на диван, напротив неё.

— А если уже не получится так, что у обоих?