“Я свободно владею тремя, могу общаться на двадцати и без труда читаю еще на тридцати”. Было бы хорошо, если бы люди четко осознавали, что владение языком очень похоже на умение играть на фортепьяно. Если вы однажды выучились этому, то и многие годы спустя сможете восстановить свои навыки».

Оказалось, что Бут предложил Фазаху протестировать его, на что Фазах вначале согласился, понимая, что может на этом заработать, но вскоре они потеряли связь друг с другом, и Фазах снова исчез.

На первый взгляд гиперполиглот подобен мифическому герою, на которого мы все стремимся быть похожими. Он представляется нам человеком, возводящим огромную башню в надежде побеседовать с Богом.

Но рассмотрите его повнимательнее, как это сделал я. Посмотрите на него, сидящего в своем освещенном солнцем кабинете. Посмотрите на его таблицы, кассеты, книги на полках, нагроможденные в два ряда, на его пустую гостиную и такой же пустой холодильник. Александр может быть языковым божеством, этаким архиполиглотом, но дело в том, что его жизнь далека от божественной. Его семья получила психологическую травму, оказавшись на волосок от гибели в Ливане. Он несколько семестров преподавал в небольшом колледже, закрывшемся в 2008 году из-за кризиса, и ему пришлось обналичить свои долгосрочные инвестиции, чтобы иметь деньги на ежедневные расходы. Когда я с ним познакомился, он жил на пособие по безработице и на гонорары за переводы с корейского языка.

Что касается меня, то я чувствовал себя покинутым в лабиринте из вопросов о гиперполиглотах, из-за того, что он не помог мне разобраться с Фазахом и не согласился на тест. Но после того как мы встретились дважды и я записал наши многочасовые интервью, мое отношение к нему изменилось, и я стал считать его святым. Кто-то занимается йогой, а Александр штудирует грамматику. Он прокладывает путь к лингвистическому успеху часами – так же, как святые мученики шли на самопожертвования. Как дервиш в ритуальном танце, он вдохновляет своим бурным восторгом и, не нуждаясь ни в школах, ни в официальных организациях, создает пристанище для гиперполиглотов. Неудивительно, что его канал на YouTube имеет тысячи подписчиков и его виртуальные друзья, многие из которых – подающие большие надежды гиперполиглоты, уважают его и ждут его сообщений; они хотят прикоснуться к нему и получить таким образом часть того, чем он владеет. В данном случае я не был исключением.

Александр, этот лингвистический гуру, поинтересовался у меня:

– Над каким языком вы хотите поработать? Пока вы здесь, мы можем это сделать.

Он просто излучал веру, что я на это способен.

– Раньше я изучал испанский и китайский, – сказал я. – По некоторым причинам меня интересовал и хинди.

– Вы определенно можете выучить все эти языки, – ответил он.

Про русский я предпочел умолчать.

* * *

За пару лет до этого я решил, что моему мозгу требуется нагрузка в виде изучения языка на уровне чтения. Русский мне подходил, и я записался на проводимые в местном колледже курсы. Я был в восторге от того, что мне это удалось и что вскоре мне предстоит много работать. Преподаватель курсов, работник с неполным рабочим днем, не являлся носителем языка. Это был невысокий мужчина примерно шестидесяти лет; возможно, не дописавший докторскую диссертацию и принятый на работу благодаря хорошему русскому произношению. Я прозвал его «мистер Бомбастик».

В первый раз я вплыл в аудиторию на облаке сладких предчувствий; я исполнял долг гражданина мира, расширяя свой кругозор, проявляя неравнодушие к культуре других народов. Однако очень скоро мой запал иссяк: вместо русского я учился молчанию. В начале двадцать первого века мы сидели и повторяли несуразные предложения из книжки, тыкая пальцем в картинки. Это слон? Да, это слон. Шестьдесят лет было потрачено на разработки методик преподавания и изучения иностранных языков, и ни одна из них не затронула мистера Бомбастика, который обучал нас русской грамматике примерно так: записывал правило на доске, давал несколько примеров, заставлял повторить. Вуаля. После этого он приступал к следующему правилу. В такие моменты он был похож на изнуренного стриптизера. В нарушение всех правил он сваливал в одну кучу чтение печатного кириллического шрифта и написание прописей, а заодно добавлял туда же упражнения по грамматике и лексике, как будто это были подготовительные медицинские курсы с отсеиванием учащихся. Даже девушка, прожившая какое-то время в Москве, подавленно молчала. Мои замечательные надежды рассеялись.

Позднее я встретился с Эндрю Коэном, гиперполиглотом, занимающимся прикладной лингвистикой в Университете Миннесоты. Будучи в зрелом возрасте, он изучил тринадцать языков, в четырех из которых добился больших успехов. Услышав рассказ о моем печальном опыте, он выразил мне свое сочувствие. «Нас насильно заставляют учить бесполезные правила: например, правила постановки артиклей в английском. Я знаю, что у азиатских студентов есть длинные списки из пятидесяти семи пунктов, и они запоминают, какой артикль и где нужно ставить. Носители языка просто знают это изначально. Так зачем тратить время и силы на подобную ерунду?»

«Когда я учил японский, на одном из уроков мы разыгрывали сценку покупки галстука в токийском универмаге и должны были запомнить слова, обозначающие “неяркий”, “цветастый”, “в клетку”, “в горошек” и “в полоску”. И я тогда подумал: “Зачем? Когда я покупаю галстук, я ни с кем не разговариваю – просто подхожу к полке и беру. Зачем они заставляют меня учить все это?” На другом уроке мы обсуждали, как сказать доктору, какой у меня тип диареи. Я сказал, что если я буду настолько болен, то я пойду к американскому доктору или хотя бы к тому, кто понимает по-английски. Когда я болен, у меня нет времени практиковаться в языке». Беседуя с Коэном и другими гиперполиглотами, я осознал, что они, в отличие от меня, могут учиться по любому методу.

На курсах русского я как мог облегчал свои мучения (ведь я записался на курсы по собственной инициативе), например перестал писать домашнюю работу прописью, потому что я слишком стар для чистописания. Что он мне за это сделает, завалит меня? Но я учился не ради оценки. Спасало еще и то, что я сидел рядом с отличницей школы по имени Элизабет, записавшейся на курсы ради смеха. Когда Бомбастик начал настаивать, чтобы мы использовали полные предложения «на хорошем русском языке», как будто русские только и делают, что говорят полными предложениями, Элизабет пробормотала: «The rain in Spain falls mainly on the plain»[41].

Мне следовало бы бросить эти курсы, но я этого не сделал. Я хотел изучать русский. Поэтому я придумал себе несколько забав, чтобы извлечь максимум пользы из сложившейся ситуации, как это в моем понимании делает тот, кто оказывается в заключении. Здравый смысл подсказывает: когда вы приступаете к изучению темы «Моя семья», вы просите своих студентов принести фотографии реальных родственников, включая, таким образом, в образовательный процесс эмоциональную составляющую. Именно так поступал я сам, когда преподавал английский язык в Тайване. Однако Бомбастику такие методы были чужды, и мы занимались, тыча пальцами в воображаемые фотографии и проговаривая: «Это моя мама, она врач. Это мой отец, он архитектор».