вверх по Амуру и привезли с собой оккупационные части в Хабаровск. Это и считается началом японской интервенции в наших краях, причем в отличие от американцев, которые с русскими властями хоть как-то сотрудничали, японцы на всем течении Амура — от Николаева до Хабаровска — везде устанавливали свои порядки и не жаловали у себя ни белых, ни красных.

В итоге раз дорога в районе Хабаровска оказалась перерезана самураями, все снабжение белых в наших краях шло через Харбин, через китайцев, и паровозы их и бронепоезда чинились на американские деньги в Китае, а в Приморье была Дальневосточная республика Хорвата, где жизнь текла своим чередом, так как китайские и японские войска отделяли местное благолепие от ужасов Гражданской войны в центральной России. А раз Хорват любого куста боялся и не хотел ни с кем ссориться, то именно туда ушли красные, когда их разбили белые в начале Гражданской. Хорват был и нашим и вашим — всем друг, и главное — мечтал усидеть на двух стульях. При этом он же был хороший директор, при нем КВЖД была настоящей «золотой курицей», которая всем несла золотые яйца. Мне обо всех этих делах дед много рассказывал.

Он в начале Революции служил на пароме «Байкал» лоцманом и одновременно же номинально был его совладельцем. При этом раз уж мы были семьей коммунистов, дед немедля поддержал Октябрьскую революцию и в качестве вклада в рабочее дело отдал свою долю в «Байкале», а больше у нас в семье, кроме древней избы, в которой нынче Мысовская метеостанция, ничего не осталось. За это он был избран в члены местного Ревсовета и стал руководителем партячейки на их пароме. Так и жили они в те годы: возили по Байкалу людей и грузы, пока в августе 1918 года их не сожгли и не потопили в первом и единственном на Озере морском сражении. В ту пору Иркутск был уже взят белыми Колчака, и иркутская парторганизация перебралась в Мысовск, а на «Байкале» был чуть ли не Реввоенсовет Забайкалья. А воевали они в те дни с семеновскими «желтыми» казаками, которые пытались прорваться на нашу сторону из-за границы в районе Читы. Основные силы красных тогда скопились на дороге к западу от Хабаровска, в котором засели японцы и хватали всех наших, а белые шли в те дни из Маньчжурии от Харбина по железной дороге, а китайцы Цзолиня на американские деньги их бронепоездами поддерживали. Поэтому главный Южный фронт в наших краях против белых, которыми стали семеновские казаки, был тогда у Читы, а в Мысовке была управа фронта Западного — против Колчака, но в целом Мысовка считалась тогда нашим тылом. И вот однажды в августе 1918 года со стороны Озера на закате появился пароход «Бурят», который выглядел как мираж в лучах заходящего солнца, и поэтому дозорные не сразу поняли, что на нем был андреевский флаг белой байкальской эскадры. По слухам, на нем были курсанты юнкерского артиллеристского училища с полевыми пушками, которые, как только «Бурят» приблизился к «Байкалу», стоявшему у причала в Мысовке, стали стрелять и по нашему парому, и по зданию порта. Капитан Алексеев, дядин свояк (он был женат на сестре Бориса Башкуева) — он не был человеком военным — сперва попытался вывести «Байкал» из причальной вилки, чтобы нашим пушкам в ответ стрелять было удобнее, но юнкера-артиллеристы свое дело знали, и от фугасных снарядов «Байкал» через десять минут боя весь загорелся. Огонь быстро подошел к угольным погребам. А ведь стреляли юнкера из обычных полевых пушек, да на всем ходу судна, да на легкой волне — поди ж ты! Тогда капитан вернул «Байкал» назад в вилку, и они с дедом под огнем «Бурята» с горящего уже «Байкала» за борт выпрыгнули. А когда дед с другими на берег вылезли, взорвались снарядные ящики, а потом полыхнул угольный погреб. Так сгорел крупнейший за всю историю на Байкале корабль, а мы проиграли белым единственное в истории Озера морское сражение. Так что хорошо учили стрелять в Империи в юнкерских артиллеристских училищах. Этого было у них не отнять. Да и сейчас хорошо у нас учат, ибо — традиция.

После потери «Байкала» и всех его пушек удерживать Мысовск от белых колчаковцев стало нечем и незачем, и наши поспешили по дороге уехать за Читу в район Хабаровска. Там их разоружили японцы, но при этом никого не расстреляли — выставили на продажу, и деда моего вместе со многими красными Хорват из японского плена выкупил. А ведь дед мой и не чаял уже, думал, что расстреляют их на месте, как бунтовщиков и мятежников. Правда, выкупали не всех, а лишь образованных и тех, у кого были документы и патенты на владенье профессией. (За это и Хорвата после не тронули, умер он после отставки с поста главы КВЖД во Владивостоке вполне своей смертью.) А в обмен все выкупленные обещали работать на Хорвата на КВЖД по бессрочному контракту. Считай — выкупили их тогда в «хорватское рабство».

Так дед мой оказался во Владивостоке в американской зоне, белые же были на западе — от Читы до Урала, а между белыми и американцами в Хабаровске и Николаеве по всей долине Амура засели японцы на своих канонерках. Они-то и выдали белым всех красных пленных, кого не выкупил в ноябре 1918-го Хорват. Их всех казнили семеновцы.

Хорват был не боец, когда Америка признала Колчака верховным правителем, он потребовал от него Присяги и сдачи и тот испугался с ним связываться, уехал к Чжан Цзолиню в Харбин, а во Владивостоке власть наконец перешла в руки белых. Но при этом Хорват с Грейвзом благословили наших на борьбу с белыми и открыли нам арсеналы «заамурского воинства Хорвата», поэтому дед в те дни из города с оружием в руках в тайгу и ушел — с белыми воевать. Нынче многие изумляются, зачем Грейвз сделал этакое, однако нам читали письмо генерала Розанова — нового правителя Приморья Верховному Правителю Колчаку, где Сергей Николаевич докладывал о своей встрече с Грейвзом, когда тот передавал ему все дела. Розанов потребовал от американского генерала объяснений: почему тот передал все оружие американского гарнизона красным, а не законным новым правителям — белым, и тот в ответ, мол, кричал, что русские страной управлять не умеют, за два века в Приморье как не было, так и нет ничего, кроме дикарей, каторжан и нынешней революции, а у них в Америке за всего лишь сто лет