прихожанам грех похоти: это был не только ненапряженный для государства и не требующий ресурсов способ отдыха населения и получения удовольствия, в довесок результатом его становилось рождение детей. Тогда как чревоугодие преследовали по всей строгости, ведь оно трепало запасы, несло убытки и являлось по всем статьям зловредным для государственного устройства пороком, блуд вознаграждался притоком населения.

А здесь что же?

Удивительнейший и нелогичный культурный феномен!

Софисты Срамного измерения умудрились извратить даже основу библейской истории о том, как человечество сослали на землю из Рая! Если в реальности по легенде первая женщина Ева сорвала запретные сладкие плоды и накормила ими первого человека Адама, открыв для него мир вкусовых наслаждений и уведя от Господа, заставив приклоняться перед ней, дарящей удовольствия, то в Срамном измерении умудрились чёткую и понятную основы — плоды дерева, еда, изгнание — с помощью какой-то сложной и надуманной цепочки аллегорий условно привязать… к сексу! Да-да! Запретный плод якобы был с Древа Познания, он якобы пробудил в людях страсти плоти, и потому женщина стала символом греха, но не как традиционно готовящая пищу, а как дарительница сексуального удовольствия! За счёт чего вкушение яблока перевернули в идею соблазнения к сексуальным играм, Майя так и не поняла толком. Это притом, что по религиозным канонам и тут Бог много раньше велел всему живому плодиться и размножаться…

Ничего себе!

Но почему же, почему такое произошло? Почему, соизволив дать пастве волю в грехе чревоугодия, церковь Срамного измерения в отместку накинулась на другой основной инстинкт живых организмов?

Майя отбросила телевизионный пульт и гуглила прямо в прострации всё новые и новые дикости. Не поддающееся осмыслению безумное табу на оргазмы вышло из обихода сравнительно недавно! Детскую мастурбацию считали чем-то нехорошим, подростковую — тоже! В старину юношам могли надеть адское приспособление на пенис: оно позволяло использовать орган только для мочеиспускания (что было в случае спонтанной эрекции, страшно даже представлять!), а на женщину, уезжая в странствие, муж мог нацепить антисанитарные до дикости металлические трусы на замке, которые назывались поясом верности. И пропасть на года!

Несколько лет без оргазма. Это как вообще возможно? Или как может мужчина в пубертате выжить без регулярной разрядки? Ладно, женщина, хотя это очень неполезно для психики и гормонального фона, но мужчина…

Разумеется, в реальности церковь тоже рекомендует в сексе умеренность, а похоть относит к греховным побуждениям. Но ведь похоть — это чрезмерная лихорадочная сексуальная страсть к чему-то или кому-то конкретному! Если человек отказался от близости, а ты ходишь и вожделеешь, донимаешь именно его и видишь во снах — это грех. Но не оргазмы же! И уж точно не самоудовлетворение!

Абсурд прямо-таки зашкаливал.

Как же вся эта жесть с естественной потребностью любого человека получилась тут?

Неужели людское общество… обязательно должно держаться на системе каких-то иррациональных ограничений, иначе рухнет сама социальная структура?

Майя вскинулась от внезапной идеи, повлёкшей за собой цепочку новых рассуждений и заключений, потрясших её саму своей очевидностью.

Получалось, что те, кто объединяет людей в сообщества и устанавливает нормы поведения, запрещают нечто естественное, необходимое и желанное любым представителем группы, осознанно? И одних только законов, регулирующих свободы, недостаточно? Выходит, если защищать лишь права и следить за тем, чтобы одни не вторгались в жизнь к другим со своей правдой, общества не выйдет? Оно рухнет? И система работает только в случае наличия абсурдных, продиктованных случайным веяньем, табу. Выходит, именно согласие следовать массово таким табу — и является фундаментом объединения для той или иной группы?

Выходило, что без чего-то подобного в своей основе, общество рассыпается, пропадают правила и устои, традиции — и трескается сам фундамент цивилизации.

И ведь это, чёрт возьми, очевидно!

Если подумать, ведь всякая культура строится на системе правил и запретов, ограничивающих свободу людей.

Но позвольте…

Майя нахмурилась и взялась ходить по комнате.

Почему в таком случае не принять за правила что-то рациональное, не вызывающее протеста, логичное. Допустим, запрет убивать других членов общества, отнимать силой имущество сотоварищей по объединению, причинять друг другу физический вред? Не вторгаться в свободы личности?

Она резко остановилась. Она начала понимать!

Наверное… тут-то и зарыта собака!

Полностью свободные от предрассудков и вольные исповедовать любые личные убеждения люди не сложатся в группу, они объединятся в воинствующие сообщества с разными принципами и начнут притеснять друг друга.

Ближе к рассвету того дня откровений Майя пришла к выводу, что государству или иной управленческой силе проще самостоятельно определить нормы и привычки, которые станут маркером группы (например, по географии проживания, или вероисповеданию, или национальности, или ещё чему), и это не может быть что-то рациональное и общечеловеческое, потому что в таком случае оно не станет маркером. Объединяющим фактором может выступить только нечто субъективное и надуманное, но имеющее чёткие нормы и правила, нарушение которых карается изгнанием из группы, остракизмом или физическим принуждением следовать указуемым нормам.

В реальности система табу более рациональна, она выстроена на выгодном для государств аспекте. В старину, в эпохи, когда обеспечение продовольствием городов составляло больше трудностей, обложить системой обществоустроительных табу именно пищепринятие, назвать греховным потребление пищи сверх необходимой для выживания нормы и запретить всё, что придаёт топливу для организмов вкус, понукая к злоупотреблениям, — было решением выигрышным и логичным.

Но когда Майя измыслила параллельную вселенную, также состоящую из объединённых в общества людей, и исключила из неё этот объективный объединяющий фактор, по сути, лишив фундамента, воплощаясь, система захватила в свою основу иное и выстроилась вокруг системы табу на взаимоотношения полов и способы получения удовольствия не вкусового, а сексуального. Срамное измерение использовало иные органы чувств, тоже базовые. А если бы этого не произошло, то мир книги не смог бы воплотиться, потому что он стал бы невозможной, надуманной утопией, которая объективно функционировать не может.

— Ничего себе! — бормотала Майя, уже схватившаяся за ноутбук, чтобы систематизировать свои умозаключения.

Интересно, если она распечатает текст и в последний день лета будет носить в кармане, он перенесётся вместе с ней в реальность, как одежда? Или там всё надо будет вспоминать и формулировать наново?

Её книга вырастала в своём значении просто на глазах. Хотя уверенный в своей правде автор, боровшийся с предрассудками, парадоксально приходил к выводу, что снимать надуманные табу, с которыми боролся… нельзя. И притом приходил всё основательнее.

Закусив удила, Майя подумала, что, возможно, если в обществе табуируются только неповседневные действия — убийства там, воровство или насилие, — то людским объединением становится нельзя управлять и держать его в рамках