— А мы дверь не запираем, не сходи с ума. И ночью мы даем огню погаснуть. А что, если твоя станция вспыхнет? Тогда сгорим не только мы трое, черт возьми. И не только люди. Как насчет Смаджа и Уиски? У них, между прочим, тоже есть своя точка зрений.

— Станция не вспыхнет. Ты просто наслушалась всякой чепухи от этих разжигателей страхов. Если ты беспокоишься из-за ядерной энергии, лучше спроси меня. Я расскажу тебе обо всем, что тебе захочется узнать.

— Ты хочешь сказать, что, пока ты тут меня трахаешь, ты станешь объяснять мне все про ядерную энергию? Ну и ну! Уж тогда все это наверняка утрамбуется что надо!

А потом она снова прижалась к нему. Песчаные узоры на ее плече сверкнули в солнечных лучах, и он почувствовал как ее губы касаются его губ, сосков, живота… Она склонилась над ним, и ее круглое, как у ребенка, лицо с пышным гребнем ярко крашенных волос надо лбом скрыло небо.

Минут через пять она откатилась подальше и принялась вытряхивать песок из джинсов и блузки. Натягивая тугие джинсы, она сказала:

— Слушай, сделай что-нибудь с этой стервой из Ларксокена, которая в суд подала на Нийла. Ты же можешь ее остановить. Ты ведь начальник.

Ее просьба — а может, требование — вырвала Алекса из фантастических грез грубо и резко, как если бы неожиданно, без причины, Эми залепила ему пощечину. В прошлые встречи — а их и было-то всего четыре — она ни разу не заговаривала с ним о его работе, почти никогда не упоминала о станции, кроме тех случаев, когда, как сегодня, не вполне всерьез жаловалась, что огромное здание портит пейзаж. Сам он вовсе не собирался намеренно закрыть ей доступ ко всему, что касалось его личной жизни или работы. Просто когда они были вместе, эта его жизнь и работа напрочь исчезали из его собственных мыслей. Человек, лежавший на песке среди дюн и державший в объятиях Эми, не имел ничего общего с тем перегруженным и обремененным заботами о карьере расчетливым ученым, который управлял Ларксокенской АЭС. Этот человек не имел ничего общего ни с братом Элис, ни с отставным мужем Элизабет, ни с бывшим любовником Хилари. А сейчас со смешанным чувством гнева и отчаяния Алекс подумал: может, она нарочно предпочла не заметить невидимую табличку «Посторонним вход запрещается»? Ведь если он был с ней недостаточно откровенен, то и она грешила тем же. Сегодня он знал о ней не больше, чем когда впервые встретил ее свежим августовским днем посреди руин аббатства, всего месяца полтора назад. Тогда они постояли с минуту и вдруг двинулись навстречу друг другу, не произнося ни слова, потрясенные мигом узнавания. Потом, уже вечером, она рассказала ему, что родом она из Ньюкасла, что отец ее, овдовев, снова женился, и она не смогла ужиться с мачехой. Уехала в Лондон, жила в опустевших домах. Все это звучало вполне в духе времени, но он не очень-то поверил в правдивость ее рассказа, а ей, как он подозревал, и не очень-то важно было, поверил он или нет. Речь ее гораздо более походила на лондонский кокни,[34]чем на диалект северо-восточных городов. Алекс никогда не расспрашивал ее о ребенке, отчасти из деликатности, но более всего потому, что не хотел помнить, что у нее ребенок, что она — мать. Она же сама ничего не рассказывала ему ни о Тимми, ни о его отце.

Эми снова спросила:

— Сделаешь что-нибудь? Они ведь тебе все подчиняются, правда?

— Только не в своих личных делах. Если Хилари Робартс считает, что ее оболгали, и стремится восстановить свое доброе имя, я не могу запретить ей обратиться в суд.

— Смог бы, если бы захотел. Да Нийл и написал-то чистую правду.

— Этот аргумент — опасный способ защиты от обвинения в клевете. Твой совет может сослужить Паско плохую службу.

— Да она все равно никаких денег не получит. У него же за душой ни гроша. А если ему придется платить судебные издержки, то хоть в петлю лезь.

— Ну, знаешь, об этом ему раньше надо было думать.

Она резко откинулась на спину, так что послышался глухой удар о песок, и некоторое время они снова лежали молча. Потом она сказала обычным тоном, словно все предыдущее было лишь не имевшей значения и уже полузабытой светской беседой:

— Как насчет следующего воскресенья? Я могла бы освободиться перед вечером. Лады?

Значит, она не обиделась. Значит, это для нее не так уж важно, а если и важно, то она решила оставить эту тему, хотя бы на время. И он может снова оставить на время предательскую мысль, что их встреча в руинах не была случайной, Эми вместе с Паско подгадали с ней специально, чтобы использовать его влияние на Хилари. Но это же смехотворно. Достаточно вспомнить, с какой неизбежностью они впервые сошлись вместе, как страстно, с какой самозабвенностью и жаром отдавалась она ему, и станет ясно, что подумать так мог бы, пожалуй, лишь параноик. Разумеется, он придет сюда в воскресенье. Может случиться, что это будет их последняя встреча. Он уже почти решил, что так оно и должно быть. Он освободится от этого рабства, каким бы сладким оно ни было, точно так же, как он освободился от Хилари. И он понимал — с сожалением, очень похожим на горе, — что при этом расставании не будет ни протестов, ни просьб, ни отчаянных попыток цепляться за прошлое. Эми примет его уход так же спокойно и естественно, как его появление.

Он ответил:

— Лады. Примерно в четыре тридцать. В воскресенье, двадцать пятого числа.

Время, которое в последние десять минут, казалось, таинственным образом остановилось, возобновило свой бег, и он снова, уже пятью днями позже, стоял у окна в своей спальне, следя, как огромный солнечный шар поднимается из моря, окрасив горизонт на востоке и простирая по небу артерии и вены нового дня. В воскресенье, двадцать пятого. Пять дней назад он договорился об этом свидании, и он придет во что бы то ни стало. Но тогда, пять дней тому назад, лежа в дюнах рядом с Эми, он не знал, что ему предстоит еще одно, совсем иное свидание в воскресенье, двадцать пятого числа.

Вскоре после ленча Мэг шагала через мыс к «Обители мученицы». Миссис и мистер Копли отправились наверх отдохнуть, и какое-то мгновение перед уходом она было поколебалась, не сказать ли, чтобы они заперли дверь спальни. Но убедила себя, что такая предосторожность будет наверняка излишней и даже смешной. Она задвинет засов на двери черного хода и запрет парадное, да и уходит она ведь ненадолго. И они были очень довольны, оставаясь одни. Иногда Мэг казалось, что старость снижает способность волноваться. Ее хозяева смотрели на атомную станцию без малейшего беспокойства, без мысли о возможной катастрофе, а ужасные истории о Свистуне, казалось, существовали не просто за гранью их интереса, но и вне пределов их восприятия вообще. Самым важным и волнующим событием в их жизни, которое следовало планировать заранее и с педантичным тщанием, была поездка в Норидж или Ипсвич за покупками.