Тут она остановилась, испугавшись, что все говорит и говорит, а ему, может быть, вовсе не интересны здешние сплетни. Но был один вопрос, который беспокоил ее все эти три месяца и который ей просто необходимо было ему задать, потому что только он мог на него ответить. С минуту она молча смотрела, как его длинные, чуткие пальцы умело укладывают пачки книг в ящик, потом спросила:

— Как Алекс принял то, что его сестра убила Хилари? Мне не хотелось спрашивать об этом у инспектора Рикардса, да он и не сказал бы мне все равно. А у Алекса я никак не могу спросить. После смерти Элис мы с ним никогда не говорили ни о ней, ни об убийстве. А на похоронах мы почти не разговаривали.

Мэг, конечно, понимала, что Рикардс наверняка обо всем говорил Дэлглишу.

— Не думаю, что Алекс Мэар из тех, кто станет закрывать глаза на неприятные факты, — ответил Дэлглиш. — Должно быть, он знает правду. Но это вовсе не означает, что он признается в этом полиции. Официально он принял точку зрения полиции, что убийцы нет в живых и что теперь невозможно доказать, была ли это Кэролайн Эмфлетт, Эми Кэмм или Элис Мэар. Трудность заключается в том, что нет ни малейших прямых доказательств, связывающих мисс Мэар со смертью Хилари Робартс, и совершенно недостаточно доказательств косвенных, чтобы посмертно объявить ее убийцей. Если бы она была жива и отказалась от признания, которое сделала вам, сомневаюсь, что у Рикардса были бы основания даже для ее ареста. Вердикт присяжных при коронере был «смерть от несчастного случая», поскольку самоубийство не доказано. В протоколе расследования причин пожара говорится, что пожар возник потому, что в огонь опрокинулась сковорода с кипящим жиром, возможно, в процессе приготовления пищи; может быть, она пробовала новый рецепт.

— И все это основывается лишь на моем рассказе, не правда ли? — сказала Мэг с горечью. — Не очень похожая на правду история, рассказанная женщиной, которая уже как-то раз устроила какие-то неприятности и у которой в прошлом — нервный срыв. Это было совершенно очевидно, когда меня допрашивали. Инспектор Рикардс был просто поглощен проблемой наших отношений с Элис: не затаила ли я зла на нее, не поссорились ли мы? К тому времени, как допрос окончился, я уже сама не понимала, то ли он считает меня злобной лгуньей, то ли — ее сообщницей.

Даже теперь, три с половиной месяца спустя после смерти Элис, тяжело было думать о тех долгих допросах без знакомого и губительного чувства, в котором смешались боль, страх и гнев. Он заставлял ее повторять рассказ снова и снова, не спуская с нее острого, скептического взгляда. А она прекрасно понимала, отчего ему так не хочется ей поверить. Ей всегда было нелегко лгать достаточно убедительно, а ведь она лгала! И он понимал, что она лжет. «Так почему же? — спрашивал он. — Какой причиной объясняла Элис Мэар необходимость убийства? Каков был мотив? Ее брата нельзя было насильно заставить жениться на Хилари Робартс. И ведь дело не в том, что это был бы его первый брак — он уже был женат. Его первая жена жива и здорова, отчего же этот новый брак казался ей настолько неприемлемым?» И она ничего не сказала ему, только упрямо повторяла, что Элис не хотела этого брака, стремилась ему помешать. Она обещала, что не скажет, и не скажет никому, даже Адаму Дэлглишу, единственному, кто мог бы заставить ее это сделать. Она догадывалась, что он тоже понимает это, но никогда не задаст ей этого вопроса. Как-то раз, когда она навещала его в больнице, она вдруг спросила:

— Вы ведь знаете, правда?

И он ответил:

— Нет, я не знаю. Но могу догадаться. Шантаж — вовсе не такой уж необычный мотив убийства.

Но вопросов он не задавал, и она была благодарна ему за это. Она понимала теперь, что Элис сказала ей правду, потому что рассчитывала, что назавтра Мэг уже не будет в живых и она не сможет никому сообщить об этом. Элис хотела, чтобы они умерли вместе. Но в последний момент передумала. Вокал с виски, в котором несомненно были растворены снотворные таблетки, она мягко, но решительно у Мэг отобрала.

Под конец Элис осталась верна их дружбе, и Мэг тоже останется ей верна. Элис сказала тогда, что должна отдать брату одну смерть. Мэг долго раздумывала над ее словами, но так и не нашла в них никакого определенного смысла. Но если Элис должна была отдать своему брату одну смерть, то она, Мэг, должна отдать Элис долг преданности и молчания.

— Я надеюсь купить «Обитель мученицы», — сказала она. — Когда ремонт закончится. У меня есть кое-какие деньги от продажи нашего дома в Лондоне. И еще обещают выплатить небольшую страховку. Это все, что мне нужно. Я подумала, что смогу сдавать дом летом, чтобы компенсировать расходы. А потом, когда Копли не будут больше нуждаться в моей помощи, я смогу переехать и жить там постоянно. Мне было бы приятно думать, что этот дом меня ждет.

Если Адам и был удивлен, что она захотела жить в доме, полном столь тяжких воспоминаний, он ничем не дал этого понять. Но ей самой необходимо было объясниться, и она продолжала:

— Ужасные события происходили здесь, на мысу, и не только в далеком прошлом — с Агнес Поули, но и с Хилари, с Элис, с Эми и Кэролайн. И все-таки здесь я чувствую себя дома. Ощущаю, что здесь мое место. Я по-прежнему хочу жить жизнью мыса, быть частью его жизни. И если в «Обители мученицы» живут привидения, они станут моими добрыми духами.

— Почва на мысу слишком каменистая, чтобы пустить здесь корни, — сказал Дэлглиш.

— Может быть, моим корням нужна именно такая почва.

Час спустя она распрощалась с Дэлглишем. Правда, о которой молчали оба, так и осталась невысказанной, а теперь он уезжает, и Мэг, вполне возможно, больше никогда его не увидит. С улыбкой радостного изумления она вдруг осознала, что немного влюблена в Адама. Но это не имело большого значения. В этом чувстве не было боли, как не было и надежды. Когда она подошла к невысокому взлобку, она обернулась и посмотрела на север, на АЭС — этот генератор и символ мощной и таинственной силы, представление о которой она никогда не могла отделить от образа странно завораживающего, даже красивого облака в форме гриба. Он, этот гриб, тоже был символом — символом интеллектуального и духовного высокомерия, приведшего Элис к убийству; на какой-то миг ей показалось, что она слышит приглушенное эхо сирены, последний предупредительный сигнал, звучащий над мысом. А ведь зло не кончается со смертью одного из творящих зло. Где-то в этот самый момент еще какой-нибудь Свистун мог замышлять свою страшную месть миру, в котором он так и не смог почувствовать себя дома. Но это относилось к непредсказуемому будущему, этот страх не имел отношения к реальности. А реальность была здесь, вокруг нее, в этом единственном миге пронизанного солнцем времени; в трепещущих травах мыса; в сверкающем море, переливавшемся синими и пурпурными полосами до самого горизонта и окрыленном вдали одиноким белым парусом; в арках разрушенного аббатства, где вкрапления кремня светились золотом в мягких солнечных лучах; в огромных крыльях мельницы, неподвижных и умолкших; в необычайном вкусе просоленного морем воздуха. Здесь слились воедино прошлое и настоящее, и ее собственная жизнь, с ее тривиальными ухищрениями и вожделениями, показалась ей лишь незначительным моментом, эпизодом в долгой истории мыса. И тут она усмехнулась собственным высокопарным мыслям, на прощание помахала рукой высокому человеку, все еще стоявшему в дверях мельницы, и решительно направилась к дому. Копли, конечно, уже заждались вечернего чая.