— Тогда надо позвонить, я позвоню, — Соня бросилась к двери.

— Подожди, Соня, — Олег перехватил её, приобнял за плечи, мягко развернул к себе. — Подожди, Соня. Давай выслушаем Веру.

Он подвел её к креслу, усадил. Опять повернулся к девушке.

— Вера, ты тоже сядь, пожалуйста. Ты права, в Башне действительно что-то происходит. У нас переворот. И у меня есть серьёзные опасения, что Ника Савельева в большой опасности. Расскажи нам всё, что ты знаешь. Пожалуйста.

Олег говорил мягко, успокаивающе. Таким тоном он общался с пациентами. В последнее время Олег не практиковал, его полностью поглотила административная работа, он даже стал забывать, что он хирург, а не управленец. И вот сейчас вспомнил, профессиональные навыки пришли на помощь в нужный момент. Сколько людей на грани отчаяния, перепуганных смертельными диагнозами, он перевидал. Их надо было успокоить, убедить, что есть надежда. Иногда от этого очень много зависело — от настроя пациента, от того, насколько он хочет сам бороться за жизнь. Олег это понимал.

Когда-то давно, когда Олег, будучи в таком же возрасте, как его Стёпка сейчас, сам учился на врача, один из преподавателей — строгий, пожилой хирург, вводивший их в основы профессии и всегда восхищавший Олега своими уверенными, точными движениями, которыми он делал надрезы и проводил манипуляции на учебных манекенах или телах в анатомичке, сказал им, юным стажёрам:

— Вы не должны воспринимать пациентов, как близких людей. Не должны им сопереживать, сочувствовать. Эмоции надо всегда уметь брать под контроль. Они мешают. На людей надо смотреть, как на этот манекен. Думать только о том, насколько верно вы выполняете алгоритм, последовательность действий при операции.

Олег честно пытался. Он хотел стать хорошим хирургом. Лучшим. И он им стал. Научился всему, что мог ему дать его старый учитель — во время операций скальпель в руках Олега становился продолжением его длинных и чутких пальцев, и смерть отступала, отползала в угол, он научился распознавать болезнь, ещё когда та не успевала толком запустить свои когти в человеческое тело, научился разрезать человеческую плоть точно и выверено, отсекать гнилое и больное, зашивать, накладывать повязки, он всему научился, кроме одного. Он так и не смог относиться к людям, как к манекенам. Олег старался управлять своими эмоциями, загонять их внутрь, прятать. И он достиг в этом большого мастерства, как и в самой работе хирурга. Но загнать — не значит искоренить. И где-то глубоко-глубоко, надёжно скрытое ото всех, сидело сочувствие к людям, разрывало его сердце. Сноб и позёр Олег Станиславович Мельников всегда видел в своих пациентах прежде всего людей. И как никто понимал — мало исправить тело, вырезать опухоль, провести сложную операцию на сердце. Мало. Надо ещё, чтобы сам пациент захотел жить…

— Пожалуйста, Вера, — повторил он.

Девушка вздохнула. Он уже видел, что убедил её, она просто собиралась с мыслями, подыскивала нужные слова.

— Я была в библиотеке, в квартире Ники, — наконец начала она. — Я думала, что Ника где-то со Стёпой, задерживается. Конечно, это было немного странно — Ника в последнее время почти никуда не выходила, я сама её сколько раз звала пойти в парк или в кафе наше, а она не соглашалась. А тут. Но я даже обрадовалась, что её не было. Подумала, что Стёпка наконец-то смог её вытащить, а то после смерти отца Ника совсем… ну, вы понимаете, — Вера подняла глаза на Олега.

— Я понимаю, — кивнул он.

— Ну и вот. Потом вы, Софья Николаевна, позвонили. Спрашивали, где Стёпа. Я и подумала, что раз его нет, и Ники тоже, значит, они вместе, и не особо волновалась. Я не знала ничего про военное положение, я думала, они просто гуляют. А потом она пришла…

— Ника пришла? Со Стёпой? Стёпа был с ней? — влезла Соня.

Вера помотала головой.

— Она пришла одна? — задал вопрос Олег. Он уже начал догадываться, но почему-то настойчиво гнал эту мысль прочь.

— Нет, не одна. Я… я услышала, как дверь открывается, хотела выйти навстречу, но потом раздались голоса. Мужские голоса. Один сказал: «Посмотрите тут везде, на всякий случай, а ты, Тимур, отведи девочку в её комнату. Пусть будет там. И глаз с неё не спускать до моего распоряжения». И… я не знаю, почему, это само собой вышло. Я чисто инстинктивно спряталась. Залезла под стол, там в библиотеке такой большой стол, мы в детстве с Никой, когда в прятки играли, я часто под ним пряталась. Вот и сейчас… Получается, я струсила, да? — Верины щёки залил густой румянец.

— Ты всё правильно сделала, Вера, — успокоил её Олег. — А сколько было мужчин, ты заметила?

— Не знаю… много. Я под столом сидела, когда в библиотеку вошли двое, кажется. Я слышала два голоса. Один сказал: «Я сейчас уйду, Тимур, оставлю тебе двоих. Пусть возле двери стоят. За девочку головой отвечаешь», а второй… он военный был, потому что ответил: «Так точно». Я не видела их. Меня они тоже не заметили, потому что первый сказал: «Тут никого нет, надо в столовой посмотреть». И они ушли.

— Второй был военный, — повторил Мельников. — А первый? Тоже военный? Как ты думаешь?

— Нет, первый точно не военный. Он тихо говорил, вкрадчиво. Военные так не говорят, их командному голосу учат, мне дед рассказывал. И мне кажется, я знаю, кто был тот, первый. Я видела его несколько раз, у Ники. Это её дядя, такой щуплый, в очках, он их ещё все время протирает платком. Дядя Серёжа, кажется. Я, конечно, могу ошибаться, но голос очень похож.

— Дядя Серёжа, — протянул Мельников. Значит, после того, как Ставицкий его отпустил, он пошёл к Савельевым. Вместе с Никой. То есть, взял он её ещё до заседания, скорее всего, и где-то держал.

— А ещё он, этот дядя Серёжа, сказал что-то про вещи. Что его вещи принесут, я не очень хорошо расслышала, они уже вышли из библиотеки. Я так поняла, что он переезжать собирается. Ну, в квартиру Савельевых.

— А Стёпа? Про Стёпу они что-то говорили? — Соня, похоже, не могла думать ни о чём другом, кроме сына.

— Нет, про Стёпу ничего. Я потому сюда и пришла, я думала, может он вернулся и что-то знает о том, почему Нику