– В вашем изложении все это очень здорово звучит, – едва сдерживая дрожь в голосе, проговорил директор. – Но ведь у вас нет никаких доказательств!

– Доказательств у меня сколько угодно! – усмехнулся Гуров. – Начнем с того, что в момент убийства вы один были на втором этаже.

– Это не доказательство! – перебил сыщика Воронцов. – Я все время находился в кабинете, разговаривая со своей женой. Она может подтвердить это!

– Да ваша жена под присягой подтвердит, что вы апостол Павел, лишь бы вас от тюрьмы спасти, – усмехнулся Гуров. – Ее показания для суда ничего не значат.

– Вы поймите, Владимир Владимирович, что мы просто пытаемся во всем разобраться, – прежде чем Воронцов успел что-нибудь ответить на реплику сыщика, проговорил капитан. Директор театра резко обернулся к нему. – Мы готовы поверить, что вы не убивали Левицкого, – продолжил Веселов. – Но все улики сейчас против вас. И если вы сможете доказать, что мы ошибаемся, то вас тут никто задерживать не станет.

– Как же я вам докажу, если вы ни одному моему слову не верите! – возмутился Воронцов.

– А вы просто правдиво отвечайте на вопросы, – проговорил Гуров, и директору пришлось повернуться в его сторону. – Для чего вы покупали триампур?

– Что вы пристали ко мне с этими таблетками? – завопил директор. – Левицкого застрелили, а не отравили!

– Зато Строеву отравили, – жестко проговорил Гуров. – Именно те таблеточки, которые я нашел в вашем столе, растворили в бутылке с минеральной водой. И сделали вы это для того, чтобы заставить Марию выйти из гримерной как раз в то время, когда убивали Левицкого.

– Я никаких таблеток никуда не подсыпал! – Воронцов окончательно растерял все свое хладнокровие. – Я вообще этих таблеток никогда не видел.

– Странно, Владимир Владимирович, – задумчиво проговорил Веселов. – А продавщица в аптеке опознала вас. Может быть, она ошиблась?

– Именно ошиблась. – Директор театра с надеждой посмотрел на капитана. – Я понимаю, что Лев Иванович переживает из-за своей жены и считает всех работников театра негодяями. Но вы, молодой человек, можете быть беспристрастным? Привезите сюда эту женщину, в конце концов! Пусть она мне в лицо скажет, что я у нее эти проклятые таблетки покупал.

– Привезем, не беспокойтесь, – усмехнувшись, проговорил Гуров, и Воронцову вновь пришлось вертеться на стуле. – А пока она едет, расскажите нам, зачем вас шантажировал Левицкий.

– Еще один бред, – хмыкнул Воронцов, но в голосе его уже не было прежней уверенности. – Меня никто никогда не шантажировал. Я не совершил за всю свою жизнь ни одного поступка, которого мог бы стыдиться.

– А вот это вы зря, – вздохнул Гуров и вставил в магнитофон кассету с записью признания Деметрадзе. – Послушайте.

Пока голос грузина звучал в магнитофоне, никто в кабинете не проронил ни слова. Гуров и Веселов с интересом наблюдали за реакцией директора театра, а тот с каждым словом Деметрадзе менялся в лице. И когда сыщику показалось, что Воронцов готов упасть в обморок, он выключил магнитофон.

– И что вы теперь скажете? – усмехнувшись, поинтересовался Гуров. – Деметрадзе тоже, как и продавщица в аптеке, ошибся? Или попросту придумал эту историю, подделав заодно вашу расписку?

– Где вы это взяли? – вместо ответа спросил Воронцов.

– Там, где вы не могли найти. – Сыщик обошел вокруг стола и навис над директором театра. – Может быть, хватит разыгрывать комедию? Пора делать признание, господин Воронцов! Улик у нас вполне достаточно, чтобы не дать вам отвертеться. А если того, что я уже рассказал, вам мало, то могу добавить ко всему прочему результаты баллистической экспертизы. Рост человека, стрелявшего в Левицкого, в точности совпадает с вашим. Вам этого недостаточно? Мне продолжить? Или вы все-таки признаетесь, что убили художественного руководителя своего театра?

– Я никого не убивал! – закричал Воронцов, хватаясь за голову. – Я вообще не знаю, о чем вы говорите. Все это какая-то мистификация. Я так не могу. Я хочу видеть адвоката. Я хочу, чтобы вы прекратили эту пытку.

– Тогда признайтесь, и все закончится, – жестко посоветовал Гуров.

– Мне не в чем признаваться, повторяю вам! – Директор уже не говорил. Он визжал и брызгал слюной. – И я ничего больше вам не скажу!

Гуров покачал головой. У Воронцова явно началась истерика, и вести допрос дальше не имело смысла. Гуров поднял трубку телефона и вызвал конвой. А когда бьющегося в конвульсиях Воронцова увели в камеру, сыщик повернулся к Веселову.

– Что скажешь, Саша? – спросил он.

– Крепкий орешек, – улыбнулся капитан. – Не знаю, Лев Иванович, но мне кажется, что он просто разыграл представление со своим припадком. Вы загнали его в угол. Судя по всему, Воронцов не рассчитывал, что вы найдете признание Деметрадзе.

– Может быть, – кивнул Гуров. – Но давай пока не будем делать выводы. Поезжай-ка ты, Саша, в театр и в аптеку. Привези сюда Турчинскую, Бельцева и продавщицу из аптеки. По-моему, Баранова у нее фамилия. Уточнишь, если я ошибся. А как приедешь, вызовем сюда Воронцова и устроим им всем очные ставки.

Оставшись один, Гуров откинулся на спинку кресла и попытался разобраться в своих ощущениях. После допроса Воронцова сыщик испытывал двойственное чувство. С одной стороны, он был уверен в том, что директор театра виноват в смерти Левицкого, а с другой – отказывался признать это за непреложную истину.

Воронцов категорически отрицал, что триампур принадлежит ему, и именно это настораживало Гурова. Воронцову было бы проще признать, что он покупал лекарство, и свалить пропажу одного блока с таблетками на того же человека, который украл из сейфа револьвер.

А вместо этого Воронцов принялся все отрицать, будто не понимая, что Гуров в состоянии найти то место, где покупались таблетки. И такое отсутствие логики в показаниях после великолепно спланированного преступления удивляло сыщика.

Достав из сейфа папку с материалами дела, Гуров принялся тщательно изучать ее содержимое. Он так и просидел, раздумывая над исписанными листами показаний, протоколов и экспертиз до тех пор, пока в главк не вернулся Веселов. Капитан привез всех троих свидетелей, которые были нужны Гурову, и поинтересовался, с кого начать очные ставки.

– Прикажи конвою привести сюда Воронцова, подготовь подставных и понятых для опознания, а затем пригласишь Баранову, – устало ответил сыщик. – Следом пойдет Бельцев, а уж потом Турчинская…

Директору театра получасовой «отдых» в тюремной камере на пользу не пошел. Он еще больше раздражался по каждому поводу и не уставал повторять, что все происходящее в кабинете Гурова мистификация. А несчастную продавщицу из аптеки и вовсе обозвал бесстыжей лгуньей.

Баранова сразу опознала Воронцова. Она сказала, что этот человек очень похож на того, что покупал у нее триампур. А когда директор заявил, что впервые видит эту женщину, Баранова удивленно спросила: