Да, свидетельствует Захар Прилепин, не добились. А он, между прочим, самый, быть может, проницательный член клуба (признанный писатель все-таки, увенчанный всеми литературными премиями): «В 2015 году я объездил городов 50–70 по всей стране, выступал в вузах, встречался со студенчеством, с интеллигенцией. Поэтому более-менее понимаю ситуацию. Она заключается в следующем. Мощнейшая либеральная пропаганда работает в России так же хорошо, как отработала на Украине. Поэтому стону о том, что вся Россия подчинилась абстрактному Киселеву, я не верю ни одной секунды. Низовая либеральная работа многократно превосходит патриотическую работу… При этом есть полулиберальные города: Екатеринбург, Иркутск, Томск, где для Майдана все готово. Создать его там очень легко. Поэтому “Антимайдан” надо поддерживать. Иначе мы проиграем эту войну. И пока мы ее, по сути, проигрываем». (Я предупреждал читателя, что не всегда буду в силах сопротивляться цитатному напору изборцев.)

«Антимайдан» не поможет: поздно захлопывать клетку, птичка уже вылетела, «только специально выделенный и осуществленный концентрацией передовых кадров и творческих решений медиахолдинг, — отвечает Прилепину «Мобилизационный проект», — может стать той необходимой экспериментальной площадкой, на которой будет внедрена новая национальная идеология и предъявлена современная адекватная картина мира».

Но «абстрактному Киселеву» паниковать рано, на улицу его сходу не выставят, просто пока что оттеснят на второстепенные позиции. «Какое-то время новый медиахолдинг как ключевое звено концентрации мобилизационных сил может развиваться и в кардинально отличном от него окружении, вызывая ощущение ментального дискомфорта или диссонанса с остальными СМИ. Но такое “двоевластие” не может быть продолжительным». Со временем, и очень скоро, значит, выгонят все-таки Киселева.

Что бы все это значило?

Если бы Глазьев проиграл дворцовую битву за Путина, то — ничего. Но если бы выиграл, это означало бы то же самое, что произошло (со всеми поправками на два столетия), когда Сергей Семенович Уваров выиграл дворцовую битву за Николая I. Сначала было бы то, что Чаадаев назвал «революцией в национальной мысли», а затем и то, что неминуемо вытекает из столь полного и демонстративного торжества Русской идеи, — войну.

Как сказал еще один постоянный член клуба, историк из РГГУ Андрей Фирсов: «Изборский клуб-примета военного времени. По сути, это ответ русских интеллектуалов на вызов военного времени». И продолжил: «Нужна новая конфигурация власти, принципиально новая ее организация, новое оргоружие, которое будет крушить оппонентов так, как испанские конкистадоры крушили ацтеков, то есть преимущество на порядок». В дополнительных объяснениях нет нужды: ИДК (издательство изборцев) уже выпустило книгу, которая так и называется — «Новая опричнина». Для тех, кто не в курсе: речь об организации власти, позволяющей тотальную мобилизацию общества для войны не на жизнь, а на смерть.

Предполагается, что изнеженный потребительством и комфортом, а также странным, с точки зрения изборцев, представлением о ценности человеческой жизни Запад ни на какое превращение власти в «оргоружие» неспособен. А Россия способна. В Великой Отечественной войне она это доказала, сокрушив самую могущественную в истории военную машину и добившись великой Победы.

* * *

Два неизвестных портят эту по-своему стройную картину. Во-первых, поскольку для новой опричнины нужен новый Иван Грозный или современное его воплощение, Сталин, то сможет ли Путин стать Сталиным? Во-вторых, захочет ли Россия снова пережить кошмар Отечественной войны в ситуации, когда Отечеству никто не угрожает? Вы бы захотели, читатель?

А теперь слово Иноземцеву.

Глава 14

Владислав Иноземцев

В ГОСТЯХ У ИЗБОРЦЕВ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЭКОНОМИСТА

Итак, может ли Глазьев (и изборцы) выиграть «битву за Путина» — так был поставлен вопрос в предшествующей главе. Несмотря на пышные слова про необходимость «сосредоточиться», «совершить рывок», провести «новую индустриализацию», «стать мостом между Азией и Европой», поверить в это сегодня невозможно. Причин тому масса, и они порождены как очевидными особенностями российской экономики, так и спецификой российской власти.

Если говорить о больших вековых трендах, то два самых важных из них указывают на то, что время «рывков» для России закончилось. Экономика XXI века отличается от экономики первой половины XX (и тем более XIX) столетия угасанием индустриализма и изменением пространственной структуры.

О чем мечтают наши консерваторы? О «новой индустриализации»-о том, чтобы Россия стала мощной страной, опирающейся на собственные силы. Перед ними примеры XIX — начала XX века: Германии, в 1870-1880-х годах опередившей Англию и ставшей крупнейшей экономикой Европы, Америки, предложившей принцип массового конвейерного производства и вышедшей в мировые лидеры в 1910-е годы, да и Советского Союза 1930-х годов, также ставшего мощной индустриальной державой (о социальной цене сталинского «скачка» не говорю). Но что объединяло эти страны?

Две черты: во-первых, в каждой из них за годы «прорыва» число промышленных рабочих выросло более чем вдвое (а иногда и втрое), во-вторых, они опирались на внутренние потребности (экспорт из США в 1900-е годы составлял всего лишь 5 % ВВП). У нас сегодня есть миллионы людей, жаждущих пойти работать у станка? И куда пойдет эта промышленная продукция? Мир нашел ответ на оба вопроса: на первый он ответил технологическим прогрессом, инновационной экономикой и переносом промышленности в «третий мир», на второй — ростом экспорта и интернационализации каждой крупной хозяйственной системы.

Все успешные индустриализации второй половины XX века основывались на заимствованиях технологических новаций и росте промышленного экспорта. Но Россия хочет быть «особой», она окружена врагами, стремится к «импортозамещению». Эти рецепты обанкротились еще в Африке и Латинской Америке в 1970-е годы, и их повторение ничего не даст. Даже Китай строит свой успех на продажах своему «геополитическому сопернику». Америке, промышленных товаров на $480 млрд в год. А Россия, за исключением нефти и газа, экспортировала в 2015 году меньше товаров, чем Дания. И где тут «новая индустриализация»?

Второй момент не менее важен. В XIX веке территория считалась важнейшей ценностью, а промышленные районы концентрировались «в глубине» великих держав. Рур и Ломбардия, Силезия и регион Великих озер, Поволжье и Урал — самые очевидные примеры. Хэлфорд Макиндер, любимый автор изборцев, называл Центральную Азию и внутреннюю Африку «срединными землями», Heartland и подчеркивал: «Кто ими владеет, командует Мировым Островом, а кто контролирует Мировой Остров, тот командует миром». Однако прошло сто лет, и что мы видим? Центральная Азия и внутренняя Африка — регионы самой отчаянной бедности на Земле. Почему? Потому что за сто лет резко изменились технологии транспорта. Сегодня моря не разъединяют страны, а сближают их лучше любых автомобильных и железных дорог. В 2010 году 68 % глобального валового продукта создавалось