Деникинская контрразведка забила тревогу. «Влияние Веры Холодной на Фрейденберга безмерно! Дама явно сочувствует красным. Не исключено, что ее завербовали агенты ВЧК…»

Никто достоверно не знает, о чем говорили при встрече в Одессе маркиз Делафар и первая русская кинозвезда Вера Холодная… Какие вопросы она ему задавала? Что он отвечал? Белокурый потомок крестоносцев умел слагать благозвучные рифмы и привлекать женщин на свою сторону. Удалось ли ему увлечь «королеву мелодрамы» романтикой революционной борьбы? Возникло ли между ними нечто большее? Роковая страсть, неудержимое взаимное влечение, любовь, подобная небесной молнии, которая осветила все вокруг и погасла…

Вере оставалось жить меньше месяца. Жорж Делафар не догадывался об этом, как впрочем, и сама актриса. Он был воодушевлен ее молодостью, блестящей внешностью, талантом и… согласием сотрудничать. Он не сомневался в ней.

Сознавала ли Вера Холодная опасность, которой подвергала свою жизнь? Она столько раз умирала на экране, что смерть перестала быть для нее чем-то пугающим. Просто еще одна сцена, еще один эпизод… Она жила не явью, а снами. Она воплощалась в экранных образах, которым с замиранием сердца внимали тысячи людей. Она создала собственный «очарованный мир», полный любовного томления, лунного света и пылких чувств, и поселилась в нем. Она давно стала призраком среди живых…

Маркиз Делафар был таким же призраком овеянного преданиями рыцарского прошлого. Они родились не там и не тогда. Осознавали они это или нет? Каким ветром занесло их во вздыбленную мировой войной и революцией Россию? Поэт борьбы за несуществующую справедливость и женщина, воспевающая несуществующую вечную любовь, встретились, чтобы умереть… Кем они были? Безумцами? Единственными здравомыслящими в несущейся к гибели толпе? Или их объединяла некая высшая необходимость, которую люди называют судьбой?

Убийство Саджича внесло дополнительные сложности в напряженную работу чекистов в оккупированной интервентами Одессе. Апостолу пришлось срочно искать новых надежных нарочных для доставки донесений в Центр. Шарль торопил его.

– Я не могу довериться кому попало! – возражал тот. – Саджич был прохвост, но дело свое знал.

Делафар рассказал товарищу обо всем, что произошло в доме на Садовой улице. Кроме чаши. Он умолчал об этой неожиданной находке, опять-таки интуитивно. Властный внутренний голос нашептывал ему: «Об этом никто не должен знать. Чаша не предназначена для чужих глаз. Ее место – в укромном уголке, куда не проникает свет. Спрячь ее подальше, или последуешь за Саджичем».

Сам маркиз терялся в догадках: та ли чаша волшебным образом попала к нему в руки? Возможно ли, чтобы такая бесценная реликвия хранилась в шкафу у заурядного одесского барыги? Как она оказалась у Саджича? Как о ней пронюхал грабитель? Вероятно, Саджич хотел продать чашу, не подозревая о ее истинной сокровенной сути…

«Это не она, – твердил себе Делафар. – Это всего лишь искусная подделка, наподобие скандально известной «тиары царя Сайтафарна». Мошенники не сидят сложа руки. Они никогда не падают духом, пускаясь в новые аферы. Это их хлеб, в конце концов».

Дождавшись ночи, агент Шарль доставал чашу и любовался ею при свете керосиновой лампы, как прекрасной женщиной, забывая обо всем на свете. Снаружи она была гладкой, матовой, с идеально ровными краями без малейшего изъяна…

В гостинице царил холод. Пальцы зябли, но чаша отогревала их своим теплом. Ее сердцевина, подобная сказочному цветку, наполнялась невидимым огнем. Женское лицо на дне Чаши притягивало взгляд Делафара, кружило голову и в какой-то момент начинало казаться лицом Веры… Старинное золото тускло мерцало, змеиная чешуя на хвосте четырехрукой богини вспыхивала желтыми искорками. Тень великой актрисы незримо присутствовала в стылом гостиничном номере, где потомок крестоносцев в немом восхищении созерцал легендарный раритет…

Не об этой ли чаше повествует древняя кельтская сага о приключениях короля Кормака в Обетованной Стране, «где нет ни старости, ни дряхлости, ни печали, ни горести, ни зависти, ни ревности, ни злобы, ни надменности»? Там встретил его воин с золотой чашей в руках и повелел пользоваться ею в своем королевстве «для выявления истины». Но после смерти Кормака чаша исчезла.

Или это чаша персидского царя Джамшида, которую называли «мировым зеркалом»?

Или…

От этих раздумий Делафар приходил в отчаяние. Ему не к кому было обратиться за разъяснениями, никто не мог подсказать, что делать дальше.

«Может быть, высшие силы подали мне знак, что я сражаюсь за правое дело? – гадал маркиз. – И что мы победим?»

– Кто «мы»? – ехидно поинтересовался внутренний голос. – Ты и Вера?

Делафар мыслил в совершенно другой плоскости. Он представлял себе когорту революционеров, которые жертвовали своими жизнями в борьбе за всеобщее счастье…

– Счастье не бывает «всеобщим», – хихикал голос. – Это индивидуальное ощущение возникает у разных людей по разному поводу. Вор тоже бывает счастлив, что удачно ограбил чужую сокровищницу.

Агент Шарль напрасно искал ответа у богини с золотым лицом, выступающим из глубины чаши. Ее губы оставались сомкнутыми, а глаза равнодушно блестели. Чем-то она неуловимо напоминала Веру…

Он приходил в себя и обнаруживал, что задремал или внезапно впал в беспамятство. Но от чего? Ему захотелось показать чашу актрисе. Почему? Он не смог бы объяснить. Захотел, и все. Никто, кроме Веры, не поймет его ощущений, не сумеет почувствовать то же, что и он…

– Слишком невероятно! – шептал он. – Наверное, это копия той самой Чаши, которая…

Мысли обрывались, путались. В глубине коридора хлопали двери, откуда-то доносился разговор на повышенных тонах между мужчиной и женщиной. Кто-то спускался по лестнице в гостиничный холл… За окнами шел дождь со снегом, монотонно стучал по подоконнику, убаюкивал.

Делафар пытался заснуть, натянув на себя все, что мог найти в номере. От холода у него зуб на зуб не попадал. Или его била нервная дрожь… Это были душераздирающие ночи, полные смятения и несбыточных надежд. Чаша освещала мрак его забытья, как волшебная лампа Аладдина. Вера приходила к нему под утро, садилась на край постели, прикладывала ладонь к его воспаленному лбу…

– У вас жар… – произносили ее губы. – Вы больны…

«Я болен! – осенило маркиза. – У меня бред! И чаша, и моя странная любовь к этой изысканной, утонченной женщине не более чем горячечные видения…»

За серыми шторами вставало бледное солнце, растворенное в облаках. Стекла покрыл иней. Такой же иней лежал на сердце агента Шарля. Сейчас он был просто человеком, мужчиной, застрявшим в роковом безвременье оккупированного города, не знающего своей судьбы. Она могла повернуться и так и этак – в зависимости от расклада сил. Рука провидения еще не бросила кости…