снова вмешался и, дабы предотвратить назревавший конфликт, предложил решить всё мирным путём. Мы зашли в магазин, купили бутылку минеральной воды и литр “Столичной”, и всё это они распили вчетвером во втором подъезде соседнего с магазином двенадцатиэтажного дома, между вторым и третьим этажом, как сказал мне Вахичев, потому что я не поднимался, я не пью, у меня эпилепсия и язва, а ждал внизу их у подъезда. Они вышли заметно выпившие все четверо. Эти трое взяли у меня мелочь со словами: “Одолжи”, – и ушли не попрощавшись. А Вахичеву я с упрёком сказал: “Куда с тобой теперь таким ехать?” – на что он, виновато оправдываясь, ответил: “Давай переночуем у меня, а завтра прямо с утра вернёмся в больницу и всё уладим”. Тогда я и Вахичев, то есть мы, снова в магазин вернулись купить к чаю конфет и что-нибудь серьёзного покушать. Пока я покупал колбасу и конфеты, Вахичев объяснил, что без ста грамм он не уснёт и ему утром будет плохо без выпить, и я пообещал взять поллитра водки и купил, отдал Вахичеву, и он положил бутылку в боковой карман. Я ему сказал твёрдо: “Поехали теперь домой, покушаем, по пятьдесят граммов выпьем, – хотя я не пью алкогольные напитки, у меня, вы уже знаете, болезни, – телевизор посмотрим, и на утро тебе похмелиться останется”. Но Вахичев стал на меня кричать: “Чего ты командуешь, я сам знаю, куда и когда мне ехать!” Его поведение привлекало внимание прохожих, я попытался успокоить Вахичева, уговаривал, на что он стал оскорблять меня самыми последними словами. Он позволял себе что-то ужасное. Я был шокирован поведением Вахичева, я растерялся, был в замешательстве. В ответ на мою попытку взять его под руку, чтобы он не упал, Вахичев вдруг изрёк в мой адрес ничем мной не заслуженное, позорнейшее оскорбление – “пидарас”, хуже которого нет на всём белом свете, и весь чудовищный смысл этого оскорбления был ему прекрасно известен ещё по местам лишения свободы, в которых Вахичев однажды находился, и он знал, что когда таким словом оскорбляешь, то всё, дальше некуда, что это же самое безбожное слово – “пидарас”. Это как проклятье, даже хуже проклятья. Так он сказал это кошмарное слово, это космическое оскорбление, оттолкнул меня грубо и попытался с размаха ударить кулаком в лицо. Я просто чудом уклонился от его удара, он прошёл вскользь, и в ответ нанёс ему удар кулаком правой руки в левую часть области лица, после чего он потерял равновесие и упал, а я продолжал стоять рядом и не мог прийти в себя, осмысливая, как всё это могло произойти со мной и так случиться, что меня настолько чудовищно оскорбили и прокляли. Пришёл я в себя оттого, что кто-то с меня стаскивает штаны, – я был в спортивных штанах на резинке. Это Вахичев, он схватил меня руками за штаны и пытался подняться, а мои руки оказались заняты, я ими был вынужден удерживать штаны у пояса, чтобы Вахичев их с меня не стащил, а правой ногой я несколько раз несильно ударил его ботинком в надежде, что он меня отпустит, а Вахичев при этом опять упал. А в это время подошла эта Бояркова из магазина и сказала: “Прекратите избиение!” – и я прекратил избиение, которое по существу таковым не являлось. Она говорит: “Что же вы бьёте пьяного?” Я ей в сердцах ответил, что его убить мало за то, что он сказал и тем самым сделал, а затем я, чтобы не привлекать внимания прохожих, ответил, что это мой знакомый и ничего страшного не произошло, он напился и я отведу его домой. Бояркова помогла мне поднять Вахичева, я отряхнул его, надел на него шапку, которую поднял с земли, и повёл в сторону. Из-за этого момента и случился каламбур в показаниях, когда эта Бояркова сказала следователю, что я избивал Вахичева по всем частям тела и грозил убить, а изо рта Вахичева сильно выделялась кровь. Тут сразу же две неувязки, потому что когда я в шутку со злости сказал, что его убить мало, я его вообще не трогал, а только поднимал, а когда я якобы его избивал, Бояркова была в магазине и физически не могла видеть в окно, что я его якобы избиваю, потому что выступ стены под окном скрывал от её поля зрения всё то, что происходило ниже. Кровь у Вахичева действительно выделялась изо рта, но не в результате моего вмешательства, а в результате падения об землю, что очевидно. Только следователя Сташева все эти очевидности почему-то не заинтересовали. Да. А Вахичев всю дорогу ругался матом, пройдя от места драки метров тридцать, опять стал отталкивать меня и снова оскорблять. Тогда мне всё это надоело и я сказал: “Я прощаю тебя, не держу зла, Бог тебе судья за те слова, что ты позволил на меня произнести”, – после чего развернулся и прошёл мимо магазина, где работала эта Бояркова, на остановку, сел на троллейбус и уехал домой к маме кушать и отдыхать. Когда я уходил, то обернулся и увидел, как Вахичев, подчёркиваю, живой удаляется в противоположном направлении, иногда он поскальзывался и падал, и моим первым побуждением было вернуться и помочь ему, но тогда в голову приходили воспоминания о том ругательстве, и я сдерживал себя. Через два дня, семнадцатого марта, я, обеспокоенный судьбой Вахичева, зашёл в больницу, спросил: приезжал ли Вахичев Александр? Мне ответили, что его в отделении нет и что нас обоих выписали ещё вчера за нарушение больничного режима. Я получил у сестры-хозяйки свои вещи, после чего отправился на поиски Вахичева. А жил я всё это время у мамы, иногда ночевал у своей бывшей жены, от которой, что важно для всех последующих страшных событий, имею моих троих собственных детей. А на жизнь я зарабатывал всю жизнь в кооперативе швейном, заготавливал крой, так как имею специальность закройщика верхней мужской одежды. Я зашёл в квартиру к Вахичеву и спросил его соседку, не помнит ли она, возвращался домой Вахичев или нет. Она не помнила, сказала: “Может, пьяный где-то спит”. У Вахичева дверь не была заперта, я заглянул к нему в комнату, там никого не было, только немного мебели и украденный блок усилительной общей антенны, за который его хотели избивать, а я спас и не позволил. Тогда я, обеспокоенный отсутствием Вахичева, стал его искать возле магазинов по микрорайону. Возле “Продуктов”, где приключился тот конфликт злополучный, я был