на меня. — Но я любил свою жену. С каждым днем я любил ее все больше и больше. Она стала моей жизнью, и я никогда бы не сделал ничего, что могло бы причинить ей боль, не говоря уже о любовной связи.

— О… — Черт, если бы я не была беременна, то заказала бы текилу прямо сейчас. — Это… это очень сложно переварить.

Некоторое время мы сидели молча, шум оживленного ресторана заполнял напряженную тишину. Мои мысли вернулись к свадебной ночи — ночи, когда Елена рассказала мне свою историю. О том, как она тоже попала в брак по расчету, но через некоторое время начала любить своего мужа. Я до сих пор помню, как остро ощущалась ее боль, когда она рассказывала мне о трех выкидышах. Но она ни словом не обмолвилась о другом мужчине или любви до Альфонсо.

Я прочистила горло и заправила волосы за ухо, рассеянно ощупывая шрам.

— Значит, в течение многих лет вы позволяли своему сыну думать, что его мать умерла, потому что у вас был роман? Вам никогда не приходило в голову сказать ему правду?

— Тысячу раз. Но потом я вспоминал ту ночь, когда он нашел свою мать. В ту ночь он не побежал ко мне за утешением. Он побежал к Елене, и он плакал и плакал в ее объятиях. Она была его единственным утешением в этом мире, и я не мог лишить его этого.

— Это безумие, — пробормотала я. — Елена знала, но так и не сказала ему.

— Потому что я попросил ее не делать этого.

— Что?

— Как я уже сказал, у него уже забрали мать. Он не мог потерять и ее.

— Но он потерял вас. Своего отца.

Он пожал плечами.

— Я был потерян для него еще до смерти матери. Я был слишком строг к нему, ожидал слишком многого. И в ту ужасную ночь, когда умерла его мать, он уже назвал меня убийцей, не успев произнести ни слова.

Я не могла в это поверить. Годами он позволял своему сыну верить в то, чего не было на самом деле. Он позволил Святому ненавидеть его, строить свою жизнь только на одном намерении — уничтожить отца.

Я сузила глаза.

— Если вы так хотели, чтобы он поверил в эту ложь, зачем рассказывать мне об этом сейчас? Почему так внезапно возникла необходимость во всем признаться?

Он посмотрел на мой живот, потом снова на меня.

— Ты носишь моего внука или внучку, Мила. Возможно, я не хочу терять еще одну часть своей кровной линии. Может, мне пора покаяться и исправить все свои ошибки.

Я покачала головой.

— Он не простит вас. Он не подпустит вас к нашему ребенку.

Его челюсть сжалась, в глазах застыло сожаление.

— Может, ты и права, но я должен хотя бы попытаться.

Мои мысли разбегались в сотни разных направлений одновременно. Я пришла сюда в поисках ответов, но вместо этого у меня появилось больше вопросов, чем когда-либо. Но самый главный вопрос заключался в том, можно ли ему доверять. Могу ли я доверять отцу Сэйнта и тому, что он только что сказал?

— Долгие годы ваш сын вел против вас войну. Он делал все возможное, чтобы превратить вашу жизнь в ад, а вы лишь позволяли ему это, прекрасно понимая, что его ненависть к вам основана на лжи.

— Как я уже говорил, он ненавидит меня, потому что я смог жить дальше. Он все еще торчит в этой проклятой комнате со своей матерью, не в силах смириться с правдой.

— Которая заключается в том, что она покончила с собой?

Он потер висок указательным пальцем.

— Он не хочет принимать правду, потому что не может смириться с мыслью, что мать оставила его одного в этом мире по собственной воле. — Его щеки раскраснелись, а голубые глаза вспыхнули от пережитых мучений. — Он все время кричал, кричал и набрасывался на меня, пытаясь причинить мне боль. Его глаза были темными от ненависти, он проклинал меня, называя убийцей.

— А вы?

— Убийца? — Он выглядел шокированным тем, что я вообще спросила. — Я не святой, Мила, и мои руки запятнаны кровью других. Но уверяю тебя, моя мертвая жена не из их числа.

— Тогда почему Святой так уверен, что это убийство?

Он пожал плечами и поблагодарил бармена за то, что тот наполнил его бокал.

— Как я уже сказал, ему легче смириться с мыслью, что кто-то забрал у него мать, чем жить с тем, что она бросила его намеренно.

— Нет. — Я покачала головой и прикусила губу. — Этого не может быть. Сэйнт много чего умеет, и он не наивен. Должно было быть что-то, что убедило бы его. Очевидно, он знал, что у вас есть мотив, раз решил, что у вас роман. Но это должно быть нечто большее. — Я погрызла ноготь большого пальца, пытаясь понять, что же это может быть. Сэйнт был сильным человеком. Смелым и умным. Чтобы обвинить отца в убийстве, должны были быть какие-то признаки нечестной игры, которые бы его убедили. Я думала, что сегодня найду последний кусочек головоломки, но теперь мне казалось, что не хватает еще больше кусочков, чем раньше.

Я откинулась на спинку кресла и уставилась перед собой, пытаясь представить себе подростка Сэйнта, переполненного горем и охваченного ненавистью. Я не могла представить, насколько он был сломлен после потери матери. От одной мысли об этом у меня на глаза навернулись слезы, ведь он так долго носил в себе эту боль.

— Потеря матери сломила его, — пробормотала я, скорее для себя, чем для кого-то еще. — И последние двадцать лет он направлял эту боль в свою ненависть к вам. — Я взглянула на мистера Руссо. — И вы ему это позволяли.

— Да, но… после того, как я увидел, как он рассыпался в ту ночь, кричал, что таблетки не ее, судорожно искал в комнате чертов ключ…

— Подождите. — Я села прямо. — Какой ключ?

Он провел рукой по волосам цвета соли и перца, его острая вдовья пика выдавала его возраст.

— Марчелло и Джеймс выломали дверь, потому что, по его словам, она была заперта. Но в замке не было ключа, а значит…

— Она была заперта снаружи. — Я смотрела перед собой, пока головоломка идеально складывалась. — Кто-то запер ее снаружи.

— Марчелло обыскал всю комнату, перевернув ее вверх дном, пытаясь найти ключ. Но мы так и не нашли его.

Я потянулась и схватила его за руку, сердце готово было выскочить из горла.

— Как выглядел ключ?

Его седые брови