– Договорились, – процедил Роуленд. – Никаких проблем. Я предпочитаю работать с профессионалами. Истерички – не мой профиль.

Говоря это, он отпил из бокала портвейна. Линдсей огорошенно молчала. Максу показалась, что она делает какие-то дыхательные упражнения, пытаясь успокоиться. Мужчины молча смотрели, как она ритмично вдыхает и выдыхает. Ровно десять раз.

– Роуленд, – заговорила наконец она подозрительно спокойным голосом. – Ты ничего не понимаешь в мире моды. Разумеется, тебе в этом непросто признаться, но, когда в твоей голове развеются пары портвейна, ты поймешь, что я права. Тебе не обойтись без меня. Тебе нужно, чтобы я просмотрела твою папку, тебе нужно, чтобы я поговорила с Марковым, тебе нужен мой опыт. Потому что без всего этого ты будешь лететь, как самолет в туманную ночь над горами и без радара. Ты будешь слеп. И когда ты поймешь это – надеюсь, это случится к завтрашнему утру, – я буду ждать твоих извинений. Я заставлю тебя ползать передо мной на коленях, Роуленд. Спокойной ночи, Макс. – Приподнявшись на цыпочки, она чмокнула Макса в щеку. – Ужин был чудесным. Приятных снов.

После этого Линдсей вышла из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь. В комнате воцарилась тишина. Роуленд поставил бокал на каминную полку.

– Если ты сейчас засмеешься, Макс, – сказал он, – если ты хотя бы улыбнешься… Я тебя предупреждаю!

– А разве я смеюсь? Или даже улыбаюсь? Я хоть слово сказал?

– Тогда сотри со своей физиономии это довольное выражение, Макс. – Роуленд закрыл лицо руками. – Как это произошло! Какого черта? Это твой портвейн во всем виноват. Не надо мне было с ней связываться. Так все было хорошо до этого момента…

* * *

На втором этаже Линдсей впорхнула в свою комнату, а через несколько мгновений снова вышла в коридор и в одних трусиках и лифчике прошествовала в ванную. Там, весело напевая, она умылась и, бегом вернувшись в комнату, поеживаясь от холода, быстро юркнула в постель. Натянув плед до подбородка, она зажгла лампу в изголовье кровати и взяла с тумбочки зеленую папку Роуленда. Некоторое время она никак не могла сосредоточиться. Перед ее внутренним взором, застилая страницы, неотвязно маячило ненавистное лицо Роуленда. Она вспоминала его удивительные волосы и глаза, смаковала тот момент, когда несколькими хлесткими и меткими словами стерла с его лица это высокомерное выражение.

Несколько раз ей казалось, что она слышит звуки из соседней комнаты, где находилась Джини. Сначала оттуда доносились шаги, а потом – вроде бы даже плач. Но Линдсей не была уверена, то ли это почудилось, то ли было на самом деле. Наконец, внимательно прислушавшись, она решила, что все же ошиблась. Теперь из-за стены не доносилось ни звука.

Линдсей вновь вернулась к папке и, сосредоточившись, читала ее в течение часа. Потом, когда она просмотрела папку до середины, на нее снизошло озарение. Женщина поняла, что в истории Лазара и Марии Казарес существует один очевидный провал, который, возможно – только возможно! – ей удастся заполнить.

* * *

На первом этаже томился полусонный Макс – шел уже второй час ночи, – а Роуленд предавался мрачным размышлениям.

– Если ты раздумываешь над тем, как будешь ползать перед ней на коленях, не буду тебе мешать. Выведу на минутку собак, а потом – в постель.

– Я пойду с тобой. Роуленд поднялся с кресла.

Мужчины надели плащи, ботинки и вышли с собаками к оранжерее. Роуленд, обладавший тонким слухом, насторожился.

– Что это за шум?

– Какой еще шум? Я ни черта не слышу. Ветер, наверное. Пойдем, Роуленд, у меня уже зуб на зуб не попадает.

– Слушай. – Роуленд стоял неподвижно. – Музыка. Я слышу музыку. Оттуда, с холмов.

Макс напряг слух и через несколько секунд тоже услышал далекие, но отчетливые звуки, пульсировавшие в воздухе.

– Вечеринка, наверное, – предположил он. – Поздняя вечеринка. Какого черта, Роуленд? Пойдем скорее, я продрог до костей.

– Вечеринка? – Роуленд по-прежнему не двигался. – Но там же нет никакого жилья, Макс. Ни единого дома. Там вообще ничего нет – одни только поля, деревья да старый амбар.

– Ну, может, кто-то на свежем воздухе гуляет. Какая тебе разница?

– В январе? При минусовой температуре? Не говори глупостей, Макс.

– Слушай, – с нажимом заговорил Макс, – мне на это плевать. Может, какие-нибудь сатанисты устроили свой шабаш – и хрен с ними. Мне до этого нет никакого дела. Я намерен обойти оранжерею и потом завалиться спать. И тебе советую последовать моему примеру.

Они прошли чуть дальше. Собаки бегали от дерева к дереву. Роуленд подумал, что животные, должно быть, почуяли запах лисицы, и внезапно вспомнил двигавшиеся в поле огоньки, которые заметил из окна детской. Он замер на месте.

– Пойду-ка я погляжу, что там такое, – сказал он. – Прогуляюсь и голову заодно освежу. Мне что-то не хочется спать.

– Тебе никогда спать не хочется, – сварливо отозвался Макс. – Это один из твоих многочисленных недостатков. Чем ближе рассвет, тем больше в тебе энергии. Нет уж, я – в кровать. Дверь оставлю не запертой, а ты, когда вернешься, запри.

Макс с собаками, фыркавшими у его ног, вернулся в дом. Роуленд прошел мимо оранжереи и открыл калитку, выходившую в поле.

Ему всегда нравилось гулять, особенно по ночам и в одиночестве. Вот и теперь он решил, что тишина и ночной воздух помогут ему прочистить мозги и стряхнуть с себя все заботы. Конечно, он ни за что не признался бы в этом Линдсей, но некоторые из ее замечаний достигли своей цели. Медведь в боксерских перчатках? Неандерталец? Реликт? Неужели при взгляде на него в голову действительно могут прийти такие сравнения? И неужели он действительно такой? Роуленд раздраженно одернул себя и ускорил шаг. Когда-то он уже бродил по этим полям и помнил, что тропинка тут вполне сносная.

В процессе ходьбы в его памяти всплывали все события прошедшего вечера. После оскорбительных замечаний Линдсей его мысли перекочевали на Женевьеву Хантер – странную, молчаливую и загадочную, затем он вновь вернулся мыслями в свое детство, на ферму, которую он описывал мальчикам Макса. Почему именно туда? – задумался он. Почему память постоянно возвращает его туда? На короткое мгновение он вспомнил это место таким, каким оно было не в сказке, а в реальности – убогая сырая развалюха, где поколение за поколением влачили жалкое существование его предки. В ней были всего четыре тесные комнаты, не было ни ванной, ни горячей воды, а сортир находился на улице. К этой роскоши прилагался двор, три коровника и четыре участка земли. Роуленд и любил все это, и одновременно ненавидел. Здесь тащили свое ярмо его родители. Они редко разговаривали друг с другом. Из комнат никогда не выветривался запах запустения и безнадежности. Иногда, когда отец пил, в доме воцарялась зловещая тишина, которая неизбежно заканчивалась взрывом ярости.

Зачем он идеализировал этот мир, причесал его и пригладил в угоду сыновьям Макса? Роуленд раздумывал над этим, не замечая, что идет все быстрее. Всю жизнь он избегал этого места, а теперь стал живописать его в виде некоей идиллии. Мать Роуленда, родившая своего единственного сына, когда ей уже перевалило за сорок, умерла десять лет назад, отца придавил взятый напрокат трактор, когда Роуленду было семь с половиной. Вот уже тридцать лет, как его нога не ступала на землю Ирландии и он не видел дома своего детства. Так зачем возвращаться туда – даже мысленно?