кулак → Плато

Замойский мог боксировать сколько угодно, они находились под блокадой.

Проблема состояла в том, чтобы добраться до навигационных функций Клыка. Поскольку все здесь – как и во всей Цивилизации – проектировали с мыслью о процессировании на Плато, дело казалось невыполнимым.

Они уже какое-то время играли с сенсорным интерфейсом, но не вышли даже за пределы базовых команд: смена точки обзора, внутренние схемы Клыка, автодиагностика и тому подобное. Когда Анжелике удалось расшифровать макрос, который закрывал люк, она обрадовалась, словно ребенок.

Все остальное, скорее всего, было вписано в соответствующие Поля Плато.

Они вышли из одного порочного круга, чтобы попасть в следующий.

– А ты что скажешь?

Триворон беспомощно затрепыхал крыльями.

– Память не сохррранилась, мне жаль.

– Да-а, конечно.

Анжелика позволяла Замойскому свободно беседовать с наноматом и испытывать на мясистых стенах помещения любые комбинации ласк и ударов. Она наблюдала за Адамом, отступив к коридору. В ретроспекции не слишком-то могла распознать тот момент, когда сама сдалась и положилась на находчивость воскрешенца. Не желала соревноваться с ним в технозагадках: если она выиграет, то лишь еще больше его унизит; если проиграет – оскандалится поражением от невежды. К тому же она прекрасно знала, что Замойский все еще ставит ей в упрек ликвидацию биологической манифестации похитителя.

Она прошла по погруженному в полумрак коридору до самого порога шлюзовой камеры; тут уселась на пол (тоже мягкий). Высунувшись, могла выглянуть в перистальтационный люк на внешнюю сторону Клыка – верх, вправо, низ, через миг снова верх. Помещения вдоль его оси, за эластичным шлюзом, оставались в притворной неподвижности, но сам Клык продолжал вращаться – они не сумели его остановить, наверняка это было невозможно, – и в круглой раме люка попеременно мелькало небо цвета апокалиптической грозы и земля: светло-коричневый гобелен с невыразительным узором. И даже эта узкая картинка была частично заслонена, поскольку люк зарос сеткой наноматического кокона безопасности Анжелики (Замойский вошел в Клык первым).

Он все еще оценивает жизнь и смерть в абсолютных категориях, думала она. Трах-бах, on/off. Однако здесь все в отрезках, в кусках, в кривых приближения. С чисто логической точки зрения такая порционность не имеет смысла – но через столько-то веков культура должна была это как-то принять, «понять». Что хоть я и умру, буду жить в новой пустышке; не я, но все же я. Субъективно это абсурд. Живу, умираю; я тут, пустышка там, тождественность чисто внешняя. Но когда человек воспитывается и живет в мире – в культуре – в Цивилизации, – где такие вещи считаются нормой, где члены его собственной семьи, ближайшие из родственников, живут-не-живут во фрагментарных формах, где эта размытость «я» достигает – в случае многократных манифестаций – размеров, свойственных, скорее, объектам родом из квантовой физики, – тогда он невольно «врастает» в эту ментальность; и нахрен логику. Как же вспороть настолько глубокую сеть ассоциаций?

И зачем бы мне вообще это делать? Ведь именно Замойский не подходит к новому миру и не в силах его понять.

Мне нельзя утратить чувство пропорции. Я – стахс. Теперь это видно отчетливей всего: что я вообще задумываюсь над этим; что Адам сумел меня своей реакцией затронуть. Да, я стахс, и это будет иметь для меня —

До нее донесся оклик Замойского. Она вернулась в кабину. Свет здесь исходил из фосфоресцирующих синим плоскостей стен, и все в нем казалось неестественно близким к могиле.

Замойский стоял в самом дальнем углу кабины и резал охотничьим ножом Анжелики собственную руку и резиноподобный материал стены. Кровь впитывалась в пол у его ног, бугря поверхность темными пузырями и порами, словно едкая кислота.

– И что ты снова удумал?

Не оглядываясь, он указал рукою (непокалеченной) на стену слева, где вращались на искусственном атласе ночи таинственные созвездия.

– Это же, типа, что? – спросил Адам риторически. – Передача снаружи Мешка, верно? Но каким образом она до нас доходит при заблокированном Плато? Ты сама говорила, что именно для этой цели и создавались первые Плато: для навигации Клыков.

– Ну да-а.

– Но, например, пульсары, – он наконец оглянулся и сам, – видишь?.. Тут место склейки петли, файл идет сначала, вспышки не совпадают. Последняя запись, готов поспорить. – Тут он прервался, чтобы пустить еще немного крови. – А значит, есть аварийные процедуры. Клык знает, что делать в случае, когда отрезан от Плато.

– Но зачем ты себя режешь?!

– А ты видишь здесь какую-то аптечку? Средства первой помощи? Автоматических хирургов?

Анжелика осматривалась беспомощно, невольно уступая риторике Замойского. Триворон в углу чистил перья, только средняя голова поглядывала на воскрешенца, который аккуратно размазывал кровь по изрезанной стене.

– Но – зачем ты себя режешь?!

– Потому что сейчас ему придется оказать мне помощь, а без доступа к Плато он выберет аварийный алгоритм.

– Это какой же?

– Он не может оказать помощь. Так что сделает?

– То, на что его запрограммировали.

– А я полагаю, никто его специально не перепрограммировал, все есть на Плато. Это всего лишь стандартный хардвар на остаточной оэс. По крайней мере, именно так он себя и ведет. Он профилирован на физиологию HS, а эта резина, или что оно там, реагирует на человеческую кровь, видишь? Я понял, когда вдруг капнуло у меня с руки, из того твоего пореза; он еще не затянулся. А раз так – Клык не станет ждать, пока я истеку кровью до смерти! Верно?

– Хочешь сказать: ты на это надеешься.

– Ты не помнишь, что ты сама мне говорила? Что безопасность людей закодирована в программах Клыков глубже всего, высший из приоритетов, первейшая директива – не помнишь? А когда исчез контроль с Плато – что ему осталось? Только те архаические алгоритмы, базовая оэс, древнейшие приказания.

Оглянувшись через плечо, он ощерился Анжелике из густой бороды:

– Я достаточно долго работал с компьютерами. По-настоящему программы не эволюционируют. Они наслаиваются. Двадцать девятый век, да? Я готов поспорить, что если бы я нырнул достаточно глубоко, нашел бы в основах какой-то MS-Windows или примитивнейшие DOS-ы. Единственное, на что всегда можно рассчитывать, это последовательная глупость машинных интеллектов.

Анжелика предпочла не спрашивать, что будет, если Клык обладает попросту иной логической структурой, оэс, менее склонной к импровизации; выдавила бы из себя не более, чем стонущее «но ведь…». Она ни малейшего понятия не имела о внутреннем ROM-е Клыков. И сомневалась, нашлась бы во всей Цивилизации HS хотя бы дюжина стахсов, которые таким знанием обладали.

Вдруг с глухим щелчком захлопнулся люк, и мертвенная фосфоресценция осталась единственным источником света. А он, Замойский, скульптор с глиной, безумец за работой, и дальше вминал в изрезанный материал липкую красноту, надавливая всем весом тела. Все сильнее склонялся вперед – и Анжелика заметила, что и сама она непроизвольно меняет баланс тела, чтобы приспособиться к новой вертикали. Оглянулась на окна, полные звезд. На них – все те же картинки.