— Я не имею к этому никакого отношения.

— Где вы работаете, господин Шевц?

— Постоянно нигде. Я работаю время от времени по договору, чтобы обеспечить себе возможность для творчества.

— Творчества?

— Я поэт.

— Где вы публиковались?

— Пока нигде. Вы думаете, это так легко у нас — опубликоваться?

— А разве трудно?

— Еще как… Без связей попросту невозможно… Или если не поддержит какой-нибудь меценат… А я из рабочей семьи, откуда мне взять богатых покровителей?

— Пожалуйста, взгляните на это фото.

— Это я. Знаете, самое выгодное дело — наняться в какую-нибудь съемочную группу… Они неплохо платят, и потом, это временно… Люс снимал свою картину, и меня привлек один из его помощников.

— В чем заключалась ваша работа в группе? Как называлась ваша должность?

— Точного названия нет… Говорят: «Работает в окружении». В тот день, когда я снят…

— Какой это был день?

— Из-за этого дня целая шумиха была на телевидении, я смотрел… По-моему, это было девятнадцатого, тут Ленц не прав. А может, двадцатого или двадцать первого, не помню толком, но только не двадцать седьмого. Ну вот… Они мне тогда сказали, что будут снимать, как отдыхает молодежь на пляже, попросили поболтать с разными ребятами так, чтобы собрать их в кружок…

— Кто вас просил об этом?

— Не помню.

— Люс просил?

— Нет, Люс сказал, чтобы я не смотрел в ту сторону, где они спрячут камеру. Чтобы все было естественно…

— А кто вам сказал, что там Кочев?

— Этот шпион? В очках? Никто не говорил. Я и не думал, что он красный…

— Почему вы считаете его шпионом?

— Потому что он предлагал мне деньги на издание книги…

— Когда?

— Вечером. Я ведь на пляже читал стихи, мы пили… Я читал стихи, а красный сказал, что это талантливо и что он любит такую поэзию.

— Ну-ка, продекламируйте мне то, что вы ему читали…

— А я не ему читал… Я же не знал, что он красный. Я читал всем. Я только потом узнал, кто он. Это у меня есть такой ноктюрн…Море идиотизма

Пополняется ручьями глупости.

Но ведь ручьи рождены снегом,

Который тает?

Возможно ли из белизны рожденье грязи?

Где логика и в чем секрет проблемы?

А может быть, бессилье чистоты

Обречено на превращенье в ужас?

А сила, пусть в крови, в истоме стали,

В конце концов останется булатом

С отливом синевы?

Загнать моря в ручьи.

Ручьи вернуть снегам.

Снег пусть окован льдом.

А я пусть стану тем,

Кто властен над природой.

Закон мой прост, но чист,

Он требует любви,

Свободы, силы.

Он требует меня — для вас!

Эй, ждите!

Я иду!

— Где-то перекликается с Энцесбергером…

— С этим ублюдком? Господин прокурор, я стою с ним на разных позициях! Он же за волосатых!

— Да? Может быть. Я ведь говорю как дилетант… Ну и что дальше?

— Кочев сказал, что это интересно, и спросил, где это напечатано, а я сказал, что это написано чернилами на моих ягодицах. Простите, я, наверное, не имел права вам так говорить, но я ему так сказал, именно так. Он спросил: «Почему вы не публикуетесь, Иоганн?» А я ответил, что он столько же знает о нас, сколько мы о них, и он с этим согласился… А когда мы в центре разошлись, он предложил мне вечером повстречаться, он сказал, что хочет послушать мои стихи… Он сказал, что вечером пойдет в «Ам Кругдорф», это такой маленький ресторанчик возле университета, и что мы можем перед этим с ним увидеться… Вот…

— Дальше?

— Мы с ним увиделись, а он говорит, что если мне нужны деньги на издание стихов, то он может мне помочь. «Или, — говорит, — давайте мне ваши стихи, Иоганн, я их покажу у нас дома, мы их напечатаем…» А я сказал, что, конечно, лучше мне одолжить деньги на издание книги… Он спросил — сколько, а я сказал, что я толком не знаю, сколько стоит издание поэтического сборника в маленькой типографии. Он спросил: «Тысяча марок устроит?» Ого, еще бы не устроила! А как мне их вернуть? Что, если я не продам книг на тысячу марок? Наши сволочи разве читают поэзию? Они только смотрят грязные фильмы из Штатов, где барахтаются в постели или стреляют ковбои… Спросите наших, кто читал Гёте? Из тысячи один. А если и читали, то этого ядовитого Гейне… А он такой же немецкий поэт, как я — французский.

— Почему вы так настроены против Гейне? По-моему, он большой поэт.

— А я разве сказал, что он маленький поэт? Он замечательный поэт, но он зол и дедуктивен, это свойственно людям его национальности. Разве Мендельсон плохой композитор? Но Вагнер выше. И Мендельсон в этом не виноват, я его, кстати говоря, обожаю. Он замечательный композитор.

— В этом с вами трудно не согласиться…

— Кочев, кстати, не согласился… Но неважно. Он, — продолжал Шевц, — сказал: «Я дам вам деньги, и не думайте о том, когда вы их сможете вернуть… Но мне, — продолжал он, — как ученому-социологу, хотелось бы попросить вас о любезности… Сюда приедут мои друзья: познакомьте их с молодыми интеллектуалами, расскажите моим друзьям, кто и как думает о нас и о вас, о ваших нацистах, капиталистах, о Мао…» Я сразу смекнул, в чем дело… Он думал, что если поэт, то, значит, блаженный. Я сначала-то подумал: ну и возьму я ваши деньги, а ничего вам говорить не стану, но потом я сказал себе: «Иоганн, с этого нельзя начинать. Нельзя грязнить себя в самом начале…» И я ответил ему: «Идите прочь! Ищите себе агентов в республиканском клубе!» Он засуетился, стал говорить, что я его не так понял, а я повернулся и ушел…

— И больше с ним не встречались?

— Нет.

— Где вы с ним увиделись?

— Возле остановки метро.

— Какая станция?

— Онкл Томс Хютте…

— В какое время?..

— Часов в одиннадцать…

— Он стоял в метро или был наверху?

— Там же все наверху!

— Вы не путаете? Может быть, вы увиделись с ним в центре? На станции Шмаргендорф? Если вы говорите, что увиделись в одиннадцать часов?

— В центре? Нет… По-моему, нет… Да нет же, конечно, возле метро…

— Почему вы не сказали об этом раньше?

— Не дело поэта таскаться по полициям. Его дело — самому быть честным…

— Вы утверждаете, что Кочев предпринял попытку вербовать вас?

— Конечно. А как же иначе можно это расценить?

— Иначе? Можно и иначе… Представьте, что его друзья собираются к нам и что действительно они интересуются, чем живут наши молодые интеллектуалы…