Взорвалось сердце, и из спины авиатора вылетел рой осколков, который начал сечь аппаратуру, провода, дырявить холодный корпус и живые теплые тела. Потерявшая управление машина завалилась набок, заходя в пике, отвернула к противоположному берегу реки и рухнула в воду, не дотянув до него каких-то двадцать метров…

Но тем, кто в ней был, это было уже безразлично.

Три или четыре катера резко развернулись и попытались выйти из опасной зоны. На одном из них рвал и метал Кислый. Он потрясал кулаками и безостановочным потоком изрыгал нецензурные словеса. Он не верил, что ему самому грозит неминуемая смерть. Его ненависть была так велика, что другим чувствам и эмоциям просто не осталось места.

Кислый ненавидел хитрожопого американца, ненавидел единоутробного братишку, который подсунул ему для дела совсем бестолковых омоновцев, ненавидел своих придурков, которые взрывались один за другим и ничего не могли придумать.

«Вот теперь тебе точно хана, Водкин, – решил он. – Доберусь до тебя и своими руками замочу – никакой ОМОН не понадобится…»

И вдруг палуба исчезла у него из-под ног.

Он понял, что летит.

Летит по воздуху туда, к фазенде, где спрятался его смертельный враг. Потом, почувствовав перехватившую дыхание и остановившую сердце боль, он понял, что нет не только палубы, но и его собственных ног.

Потом светлые воды Чулыма упали на него и окрасились его кровью.

Отступление провалилось так же бездарно, как и наступление. Опытный полководец Знахарь стал жать кнопочки только тогда, когда эскадра успешно добралась до самой середины минного поля, простиравшегося аж до Оби. Поэтому удиравшие катера поочередно становились жертвами подводных убийц с тем же успехом, что и при движении в первоначальном направлении.

Поумневшие десантники, не дожидаясь взрывов, сигали за борт и пытались вплавь добраться до берега. Их головы некоторое время темнели над водной гладью. Но с завидным постоянством одна за другой резко дергались и исчезали.

Нашлось дело и Афанасию.

Бурятский следопыт и охотник, бивший белку в глаз за сотню шагов, сидел в кустиках на том самом мысу, где некогда убегавший от цивилизации, от Игроков и от самого себя Знахарь, высаженный на этот пустынный берег Тимуром, провел незабываемую неделю.

Афанасий отмахивался от комариков и небрежно постреливал из любимого карабина по плавающим мишеням.

Когда из всех катеров на воде остался лишь один, покинутый экипажем и израненный осколками и пулями, Знахарь закинул за спину «АКС» и в сопровождении вооружившегося до зубов Тимура направился к пристани. Взревели буржуйские «Меркурии», и знахаревский флагман вырулил на стрежень. Подойдя к милицейскому катеру, Знахарь с Тимуром взялись за автоматы и дали несколько длинных очередей пониже ватерлинии. Раздалось громкое бульканье, и, пуская пузыри, катер начал быстро погружаться.

Прозвучали еще две очереди, и те пловцы, кого Афанасий не мог разглядеть из своего убежища, пошли ко дну. Описав широкий контрольный круг по плесу, стремительная посудина вернулась к пристани. Туман к этому моменту исчез окончательно, и Чулым сверкал на солнце.

Посмотрев на речную ширь, Знахарь промолвил единственное слово:

– Каюк.

Он повернулся спиной к ставшей пустой реке и, насвистывая вальс «Амурские волны», не спеша пошел к дому.

И ни разу не оглянулся.

Разгром «непобедимой армады» занял десять, ну от силы пятнадцать минут. Эхо выстрелов и взрывов затихло за дальними лесами, умолк гомон птиц, и на Чулыме вновь воцарилась звенящая тишина, нарушаемая лишь жизнеутверждающим писком проснувшихся комариков.

Глубина Чулыма в этом месте – семьдесят метров.

– Сергей Сергеевич? Простите за беспокойство. Это Михайлов.

– Я узнал тебя, Саша. Чем могу?

– Стреляли в меня.

– Однако, судя по всему, не попали?

– Вы все шутите, Сергей Сергеевич, – нервно улыбнулся почти уже успокоившийся депутат. – Сколько себя помню, у вас всегда хорошее настроение.

– А в нашем деле по-другому нельзя. Ночью, когда один – хоть на луну вой, хоть в подушку сморкайся. А утром – на людях – улыбайся, даже если сдохнуть намереваешься. Да ты и сам это знаешь, судя по успехам.

– С вашей помощью, Сергей Сергеевич. Я просто всегда помню о том, чему вы меня учили.

Михайлов не льстил.

Это действительно было правдой. Не потому вовсе, что он был таким хорошим и уважал учителя, – просто так было комфортнее. Выгоднее и удобнее было помнить того, кто делает тебе добро, и отвечать ему добром. До той поры, пока не поступило более выгодное предложение.

– Вот и сейчас я, Сергей Сергеич, за советом к вам. Можно это дело раздуть, а можно замять. Есть и минусы, и плюсы в обоих случаях. Памятуя о нашем деле, что посоветуете?

– Однозначно – второе.

– Но очень хотелось бы знать, откуда грозит опасность. Ведь у них неудача вышла – могут и повторить. Так что у меня интерес не праздный.

– Понимаю. Но все-таки постарайтесь сделать так, чтобы все осталось тихо. Что же касается личного интереса – позвоните Колобку. Знаете его?

Михайлов тут же представил себе кругленькую физиономию шефа безопасности. Прошли времена, когда такие фигуры прятались от народа. Сегодня телевизор любого из глав спецслужб по два раза на дню кажет.

Рейтинг у народа повышают.

Пиар, блин.

– Знаю, Сергей Сергеевич. Хотя и шапочно. Представлены друг другу, по крайней мере.

– Звоните. Сошлитесь на меня. И можете не опасаться за свою персону.

– Спасибо, Сергей Сергеевич.

– Не за что. А официальное следствие закройте. Это в интересах дела…

* * *

В самоваре потрескивали шишки.

На столе дымилась огромная тарелка с большущими паровыми пельменями. Знахарь назвал бы их мантами, но бессменный дежурный кашевар Афанасий объявил, что сие чудо кулинарии – национальное бурятское блюдо «позы».

Фарш – как для пельменей, только с многочисленными растительными добавками. Именно рецептурой фарша и отличаются «позы» от подобных блюд, имеющихся почти во всех национальных кухнях.

Афанасий варил, точнее, парил их в ведре под крышкой на специальном дырявом кружке, положенном выше налитой на дно воды. Провозился два часа, молча отмахиваясь от приставаний Тимура, что все де хотят есть уже давно.

Но все же один раз снизошел до краткого пояснения:

– Победа. Праздничный обед, однако.

Знахарь взглянул на него и, проглотив слюну, сказал:

– Генерал Митрохин, между прочим, тоже приглашал меня поужинать.