— Не будешь, не будешь делиться, сынок… не реви… — попыталась уговорить его мать.

— Тёть Нин, — сказал высокий темноглазый парень. — А давайте вы сядете вот там, у стенки посередине вагона. Ну, напротив дверей. Тогда Васятке на мужскую половину будет близко, а вы как бы на границе. А где спать будет — ну, с вами, конечно…

— А верно, Нина!

Люди уже передвигали свои узлы и двигались сами, чтобы освободить Нине и её детям место у стены. Пока Нина и дети пробирались через ноги, узлы и сумки к своему новому месту, Марьяна решила, что нужно как можно скорее начать организацию сносной жизни, пока кто-то не стал возражать и сеять смуту.

— Товарищи! Вот видите, как у нас хорошо получается, если думать вместе! Давайте вернёмся к другому важному вопросу. Продукты. Предлагаю сложить их в одну какую ни есть удобную тару, разобрать, что меньше хранится, что дольше, чтобы ни один кусочек не пропал, и выбрать доверенных людей, кто будет их честно делить на всех. Если фрицы решат нас как-то кормить, тем лучше, а если нет — нужно аккуратно расходовать продукты. Бог знает, сколько ещё ехать.

— Чегой-то раскомандовалась?! — взвизгнул какой-то высокий женский голос. — Кто тебя главной выбирал?!

Марьяна спокойно обернулась на крик, прищурилась, пытаясь в полутьме рассмотреть, кто возмущается, но, не разглядев, махнула рукой.

— Если у кого-то есть другие предложения, я сяду, и пусть кто другой говорит. А только на скотство такое, чтобы каждый лишь за себя, я не согласна.

Марьяна деловито раскрыла стоявший у её ног фанерный, перетянутый ремнём чемоданчик, вынула из него одежду, связала её в узел и прихватила ремнём. В чемодане остался холщовый мешочек с хлебом, большой пучок редиски, бумажный пакет с десятком печёных картофелин и куском солёного сала и старинная солдатская фляга с водой.

— Вот мои продукты. Выбирайте харчувателя, кому сдавать, и вот чемодан — складывайте!

— Да пусть Марьяна и будет ответственная! — предложила Нина. — Её и знают многие, она справедливая, и она всё это придумала…

— Верно, — поддержали голоса.

— А ещё кто? Одного человека мало.

— Эй, парень, кто Васяткину проблему решил… тебя как звать-то? Может, ты? Люди, у него ж талант организатора!

— А он и есть организатор, — поддержал идею его приятель. — Комсоргом[62] в нашем классе был… мы всё боялись, что фрицы прознают, расстреляют как коммуниста.

Парень, о котором шла речь, встал, держась за макушку сидящего соседа, поскольку поезд дёргало и трясло, а держаться больше было не за что.

— Костас меня зовут. Василиади.

— Погоди, ты не доктора Василиади родственник? Того, который главный в санатории, в туберкулёзном?

— Сын, да.

— Чего ж Георгий Денисыч не смог тебя спрятать? Попросил бы кого-нибудь схоронить тебя подальше от глаз. Никто бы не отказал.

— Убили Георгия Дионисовича, — вступил в разговор сосед Костаса. — Ещё в октябре.

— Как в октябре?! У нас немцев ещё не было.

— Он эвакуацией больных руководил. А когда самых тяжёлых везли на машинах, на немцев наткнулись. Те хотели всех выгрузить и оба грузовика забрать. А доктор не дал. Стал с ними препираться, а шофёрам велел, пока разговаривает, с места рвануть и постараться уехать. Ну, те так и сделали. Немцы плюнули, вслед постреляли, но догонять не стали, а его убили.

Костас обернулся к парню.

— А ты откуда подробности знаешь?!

— Я был в грузовике. Сестрёнка моя там ехала. Лежачая. А я медикам помогал грузить всех и с ними поехал — проводить, ну, помочь там. А потом пешком вернулся: мать и братик здесь остались.

— Детишек-то спасли? — спросил кто-то из женщин.

— Да, успели. Проскочили, пока боёв не было. Всех до порта на южном берегу довезли. Сказали, на Тамань переправят.

— Отец и не стал бы меня прятать, я думаю, — сказал Костас. — Не такой он был, чтобы других под расстрел подводить. И с собой взять не имел права — каждое место на счету.

— Ну вот что, — вмешалась Марьяна. — Раз решили, бери, Костя, карандаш… вот у меня есть… записывай, что сдают. Ни у кого листочка нет? На крышке чемодана изнутри пиши! А третьим кого выберем?

— Давайте Асие, как старшую!

— Давайте, давайте!

— Асие бита́, — сказала тихонько Валя, вдруг вспомнив, как обращались к старшим в татарской части города, — соглашайтесь, пожалуйста! Пока опять не перессорились…

Асие поднялась, ухватившись за Валину руку, выпрямилась, аккуратно поправила платок и церемонно по-татарски поклонилась. Странно выглядел этот поклон в грязном, душном, переполненном телячьем вагоне, но именно он вдруг успокоил, снял часть напряжения, витавшего в воздухе.

— Тогда складывайте продукты в чемодан, а воду, у кого есть, рядом, — громко сказала Марьяна.

Асие села возле чемодана и стала разбирать продукты: эти хранятся подольше, эти съесть в первую очередь.

Шевеля губами, Асие считала обитателей вагона и натруженными узловатыми пальцами аккуратно делила сегодняшнюю часть провизии, стараясь, чтобы порции были равными.

Тем временем парни выломали доску в своём углу вагона и слегка расширили ту щель, что была в другом конце. Постепенно народ разместился, разделившись, как предлагала Марьяна, на мужскую и женскую стороны.

Еда и вода достались всем понемногу, остальное было закрыто в чемодан, и на нём для Асие устроили подушку из Марьяниной кофты. Тем временем спустилась южная ночь, крыша вагона слегка остыла, и стало не так жарко. Валя утомлённо подрёмывала, прислонившись к жёсткой шершавой стене. Вагон трясло, лечь было негде, и люди пытались заснуть сидя. Тревожная дрёма эта не походила на нормальный сон, но всё же давала что-то вроде отдыха после тяжкого и нервного дня.

На рассвете поезд дёрнулся и остановился. Через минуту резкий стук открываемых дверей разбудил и тех, кто не проснулся от остановки.

— Шнелль! Шнелль! Тоалеттен! Фюнф минутен! — кричали солдаты, показывая, что нужно вылезать из вагонов.

— Пять минут нам дают на туалет! — крикнул кто-то из парней тем, кто ещё не понял, в чём дело.

Люди неловко выпрыгивали из вагонов, не успев проснуться как следует, разминая затёкшие ноги, руки, спины.

В серых сумерках стали оглядываться: какие туалеты, где?