Прежде всего, я бы, конечно, советовал вам ежедневно ложку меда перед сном, лучше с лимоном, но можно и так, это помогает лучше всего.

Тут они прервались, потому что забрать письма подошли два кентавра, леопардочеловек и человек — летучая мышь, первые адресовались в деревню на племя, третий — благодарному потомству, а второй, не будучи учен грамоте, просто изливал желчь средствами пиктографии; пока между миксантропическими формами шла малокультурная перебранка, кому копаться первому, незнакомец с базовыми параметрами отчужденно сидел, отодвинувшись от спорщиков, остро пахнущих июльским зоопарком, и смотрел чем куда.

— Я буду есть с лимоном, — обещал Генподрядчик, когда стадо адресантов отошло. — Как только выйду отсюда, я обещаю вам, что буду с ним есть. Я не успею еще дойти до дома, как в первом ларьке куплю не торгуясь меда с лимоном и буду есть на ходу. Мне лишь осталось выйти.

— Да-да, — сказал общественный незнакомец без перьев, нервно глядя вслед мягко уходящему леопардочеловеку. — Так вот. Я поставил на вас последнее. Мне пришлось заложить дом, семью и нескольких близких знакомых. В случае вашей неудачи мне придется лишиться всего. Особенно болезненным было бы потерять нескольких близких знакомых, знаете, я всегда был достаточно щепетилен в знакомствах, не хочу хвастаться, но у меня сложилась неплохая подборка.

— Я оправдаю, — скупо сказал Генподрядчик.

Тут подошла за письмом гиеносвинья; порочная усмешка, неудачно озарявшая ее неприятное лицо, создавала эффект красных глаз; ее хвост, задние ноги и потертая кожаная сумочка с расходящейся молнией производили самое невыигрышное впечатление; незнакомец быстро отодвинулся, но она без затей мазнула его грудью по виску в целях знакомства, и тут же по его лицу пошли рефлексы того биологического вида, с которым он вступил в непосредственный контакт. Гиеносвинья, несмотря на свою безнадежную распущенность, сконфузилась, быстро нашла телеграмму, начинавшуюся «Я много провела раздумьях твоим предложением», и отошла.

Незнакомец, осилив в себе поползновение быть гиеной, провел слабой рукой по взмокшему лицу и продолжил, сопровождаемый сочувственным вниманием конфидента:

— Кроме того, я тоже дал вам письмо и хочу, чтоб оно дошло. Понимаете ли. В детстве я много страдал от эгоизма. От своего, я имею в виду. Я не имел благородной привычки быть отзывчивым на вещи внешнего мира. Поэтому, когда эта отзывчивость во мне непредвиденно возникла, она получила, так сказать, пенитенциарный характер, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Думаю, что понимаю, — решил Генподрядчик.

— Я написал бабушке, — продолжал незнакомец. — У меня было время поработать над слогом, поэтому я смею полагать, что высказал все наилучшим образом. Среди тех людей, при воспоминании о которых меня жжет и гложет бесплодное раскаяние, она занимает одно из первых мест. Вы меня очень обяжете, если в качестве признательности отнесете ей это.

— Без сомнения, — сказал Генподрядчик.

— Если она, — продолжал незнакомец, нервно разглаживая брюки на коленях, — попросит вас прочесть вслух, потому что у нее не очень хорошее зрение, и вы дойдете до того места, где я упоминаю о банке с малиновым вареньем, могу я просить вас не спрашивать у нее, о чем идет речь? Мы с вами сведены судьбой, в сущности, случайно, и если я оставляю какое-то личное пространство закрытым для дискуссий, то, кажется, имею на это право…

— Конечно, — сказал Генподрядчик. — Скажите, пожалуйста, а поэзия на вас действует?

— Только если руками трогать, — сообщил незнакомец.

— А если трогать, то любая? Или есть предпочтения?

Тут незнакомец открылся, что от поэзии Северянина его тело зацветает бледно-фиолетовыми линиями, расположение которых напоминает изобаты на географической карте, а от Асадова на нем по белому фону идут черные буквы, изображающие то стихотворение, к которому он в настоящий момент припадает, и тогда завязку истории двух разнополых студентов он может прочесть на доступных обозрению частях тела, а чтобы узнать ее грустный финал, ему приходится идти к большому зеркалу и становиться к нему спиной. Что же касается классических достижений отечественной словесности, то когда он недавно в задумчивом настроении решил перечитать «Бориса Годунова», то у него на правой ладони выросла высокая башня, наподобие покойной Сухаревской, а из ее верхнего стрельчатого окошка выпал человек с руками разной длины и криком: «Тень Грозного меня усыновила». Долетев до ладони, он канул головой в холмы Венеры, а вслед за ним пропала и башня.

— Вот, собственно, то немногое, о чем я хотел поставить вас в известность и просить, — заключил незнакомец, пораженный неудержимой отзывчивостью, и начал было подниматься со скамейки.

Генподрядчик сделал порывистое движение схватить его за рукав, но опомнился и лишь быстро спросил:

— А выйти отсюда?

— Ах, да, — спохватился незнакомец, видимо расстроенный нечаянным проявлением слабости, в которой только что так живо раскаивался. — Виноват, простите великодушно. Ну, что могу сказать. Тому человеку, который тут до вас, я не советовал на этот предмет, потому что не было случая составить знакомство; он, знаете, все больше лягушек ловит, тут у нас чудесные ловы, природа вообще замечательная, рубашку свою дерет на полоски, у него красная, и ловит; но вы, вы другое дело… (Генподрядчик искренне себя с этим поздравил.) Тут, собственно, нет путей. Есть только сюда, а отсюда нет. Было бы, согласитесь, странно, если бы тут было так, что иди, мол, кто куда хочет.

Генподрядчик поглядел на его восприимчивые черты с невыразимым ужасом.

— Но, — сказал незнакомец, наставительно подняв палец, что на письме должно было быть передано курсивом. — Но. Вы могли бы прибегнуть к таким практикам неофициальным.

— Каким это таким практикам?

— Мантическим практикам, — интимно сказал незнакомец. — Тут, видите ли, есть свои методы. Нынче какое число, позвольте спросить?

— Одиннадцатое января.

— Ну, видите, одиннадцатое января. Люди ныне, будучи даже и в менее пиковом положении, охотно прибегают ко всякому такому, ведомые кто любопытством, кто намерениями этнографического плана, а кто и просто за хорошую компанию, — и, действительно, потом бывает о чем вспомнить; одеколону, правда, много уходит, зеркало протереть и на другие надобности, а вам сейчас если грамотно об этом вопросе погадать, то удастся, я думаю…

— За ворота башмачок, — обреченно сказал Генподрядчик, чувствуя, что если это лучшее в его положении средство, то уже пора ему драть рубашку на полоски и идти испытывать, какие чудесные здесь ловы. — Туз бубновый, гроб сосновый, эй, откликнись, кто идет. Может, здесь где-нибудь тень Грозного подземные коммуникации копала, так можно их успешно поискать?

 — Напрасно вы так, — обидчиво сказал незнакомец. — Не стал бы я вам предлагать суррогатных средств. Благоразумие должно проявляться не в пошлом просветительском осмеянии суеверий, а в разборе, что тут суеверие, а что, наоборот, дает положительный эффект…