— Аксель Виндинг, — говорю я, как того требует вежливость. Теперь я понимаю, что Марианне его ненавидит. Этой минуты она ждала. Она сама все устроила, продумав до мельчайших деталей. Должно быть, она знала, что Ричард Сперринг будет сегодня вечером в Театральном кафе.

— Он вытащил тебя из моря, Ричард, — повторяет Марианне. — Полагаю, ты должен оказать ему внимание. Поблагодарить его.

Ричард Сперринг замирает на мгновение, потом бормочет:

— Безусловно, это мой долг.

Я смотрю на него как на мужчину. Высокий. Хорошая внешность. Но какой-то нескладный. И не вызывает доверия.

— Ты обедаешь здесь с женой? — спрашивает Марианне.

— Нет, она дома, — отвечает Ричард Сперринг. — У меня здесь деловая встреча с моей секретаршей.

— Это та красивая дама? — спрашивает Марианне и смотрит в другой конец зала.

— Да, — смущенно отвечает он.

Марианне молча кивает.

— Может, увидимся на днях? — робко спрашивает он.

— Может быть, — отвечает Марианне. Разговор с Ричардом Сперрингом окончен, она больше не смотрит на него, она смотрит на меня. Он в замешательстве и чувствует себя униженным. Я краснею от смущения, мне не хочется быть втянутым в их отношения. В глазах Марианне я вижу беспредельное отчаяние.

— Было приятно… — нервно бормочет Ричард Сперринг и понимает, что ему надо уйти. Марианне больше не замечает его. Он скрывается между столиками, возвращаясь к деловой встрече со своей секретаршей.

— Что с тобой? — спрашиваю я Марианне, как только он уходит.

— Ты вытащил его из моря, — лаконично отвечает она. — Он виноват в том, что яхта перевернулась. И в том, что погиб Эрик Холм.

— Я понимаю, что у тебя с ним свои счеты. Но, несмотря ни на что, он пытался спасти яхту. И Ребекка, и я видели это, так сказать, из партера.

— Иногда в нашей жизни появляются люди, которые плохо действуют на нас и являются причиной роковых событий, имеющих роковые последствия. Целую цепь роковых последствий, но сразу мы этого даже не понимаем. Ясно?

— Нет, — говорю я.

— Но в моей жизни Ричард Сперринг именно такой человек. Без него не случилось бы этой трагедии, которая для меня наложилась на две другие. Так или иначе, с теми трагедиями я бы справилась, конечно, с помощью времени. Но то, что яхта перевернулась и Эрик Холм утонул, перевернуло что-то и в моей жизни. И я никак не могу выровнять мое судно, ты это уже видел.

— Наверное, я тоже внес в твою жизнь что-то роковое? — спрашиваю я.

Она быстро кладет свою руку на мою.

— Нет, это невозможно. Потому что ты любил Аню.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, — продолжаю я. — Наверное, нам, знающим человека, легче это заметить. Возьми, к примеру, моего отца. Он так и не смирился со смертью мамы, не справился со своим горем. Тогда у него появилась эта Ингеборг из Суннмёре, которая продает дамское белье. У нее, безусловно, были добрые намерения. Как думаешь, может, и у Ричарда Сперринга тоже были только добрые намерения?

— Как ты мне нравишься, когда так говоришь! — Марианне признательно улыбается, уже готовая забыть о нашей разнице в возрасте. — Ты сразу становишься старым. — Она смеется. — А у меня слабость к пожилым мужчинам.

Она заставляет меня покраснеть.

— А я никогда и не чувствовал себя молодым, — заикаясь, говорю я, смущенный тем, что она разгадала меня, и тем, что мои слова кажутся мне идиотскими. — Может, это такая болезнь. Может, я слишком много думаю. Может, слишком мало живу. Ведь человек должен о чем-то думать, когда он полдня сидит за роялем и играет этюды. Согласись, что я прав. А мысль об отце и Ингеборг тревожит меня.

— Ты слышал когда-нибудь пластинку Уле Пауса? — спрашивает Марианне.

— Кто такой Уле Паус?

— Певец, он исполняет песни. У него есть песня о «Старой акуле». О бродяге. Она произвела на меня сильное впечатление. В ней есть такая фраза: «Она хотела вытащить меня наверх, но пошла на дно». Понимаешь? Да, у Ричарда Сперринга были, возможно, добрые намерения, он пытался вернуть меня к жизни, к свету, пригласил на сказочную прогулку на яхте, хотел, чтобы я перестала горевать по Ане и Бруру. Но яхта перевернулась. А я не такая великодушная, чтобы простить его. Он был слишком самоуверен. Безответственней. И Эрик Холм поплатился за это жизнью.

— Кем был для тебя Эрик Холм?

Марианне задумывается, закуривает самокрутку.

— Мы с ним не были любовниками, если тебя это интересует, — говорит она и снова берет меня за руку, теперь почти демонстративно, так, что все сидящие поблизости могут это видеть. Мне нравится, что на практике она противоречит самой себе. На улице мы не могли держаться за руки, но здесь, в этом рассаднике сплетен, оказывается, это можно.

— А кем же он тогда был?

Марианне спокойно курит, не спуская с меня глаз, разглядывает, взвешивает на своих весах, снова и снова. Можно ли на меня положиться? Между нами возникает расстояние. Я больше уже не чувствую себя старым и умным. Меня охватывает отчаяние.

— Он был моим психиатром, — говорит она наконец.

Мы молча пьем вино. Курим. Успокаиваем свои мысли. Мне приятно сидеть так. Курить и пить вино вместе с нею. При ней это кажется само собой разумеющимся. Я как будто не должен дебютировать. И мне нравится это чувство. В нем есть свобода. В том, что от меня ничего не требуется. Что существует многое другое, не только занятия с Сельмой Люнге.

— А сейчас у тебя есть психиатр? — спрашиваю я.

— Нет, после Эрика никого нет. Мне не стыдно говорить с тобой об этом. Были периоды, когда я в нем нуждалась. Но он с самого начала не был моим близким другом. Поэтому я и согласилась пройти у него курс психотерапии. С Ричардом Сперрингом, урологом, мы оба были знакомы. Он соблазнил нас морской прогулкой. Все казалось правильным — группа врачей собралась пройти на яхте до Кристиансанда. Эрик должен был понаблюдать за мной, потому что я, конечно, была очень неуравновешенной. Первые дни прошли прекрасно, но потом Ричард Сперринг затеял безнадежную борьбу со стихией. Это было ужасно.

— Иногда люди легко теряют голову, — замечаю я.

Она кивает.

— Запомни это. Когда-нибудь тебе это может пригодиться.

— Ты знала, что он сегодня здесь будет?

— Да. И, признаюсь, мне хотелось его увидеть. Чтобы подтвердить или опровергнуть то роковое, что он представляет в моей жизни. То, что он вклинился между Эриком и мной, что, может, у него были тайные намерения, что он со своей преувеличенной верой в свои силы оказался причиной еще одной трагедии. Кем мог бы стать Эрик в моей жизни? Этого я уже никогда не узнаю. Но ты достаточно взрослый, чтобы понять меня, когда я говорю, что он хорошо на меня влиял. Может, он был для меня тем, кем является для тебя Ребекка Фрост. Чем-то очень положительным, верным, надежным. Чем-то не-роковым. Человеком, который видит и понимает тебя. Который желает тебе добра. Такими людьми нужно дорожить.