Самым большим страдальцем оказался отец Викторин. Под сутаной падре уже много лет скрывал ужасную тайну — во время своей неутомимой деятельности по спасению язычников и обращения их в католическую веру он заразился слоновой болезнью. Его ноги невероятно распухли. В этом мире не стоит ждать благодарности даже от Бога.

Тур и Лив узнали это, когда однажды вечером решились постучаться в его дверь. Они хотели сказать священнику, что ему нечего бояться. Они — не миссионеры, а всего лишь двое молодых людей из Норвегии, которые хотят жить сами по себе.

Отец Викторин принял Тура и Лив, пригласил сесть. Выслушав их рассказ, он сменил тему и начал рассказывать о себе, о Франции, которую покинул более чем тридцать лет назад, о примитивной жизни среди туземцев, об одиночестве и тоске. У него не было друзей (если не считать самого себя), и он не скрыл зависти к тому, что Тур и Лив прибыли на остров вдвоем. Глядя на больного служителя Господа, молодые норвежцы почувствовали к нему жалость. Впрочем, Тур при этом не мог не обратить внимания на его «колючие глаза, так контрастировавшие с улыбкой и всем обличьем этого человека». Хейердал был уверен, что, несмотря на всю свою вежливость, католический священник их ненавидит.

Как Тур и Лив, падре с нетерпением ждал судна. Наконец, он так отчаялся ждать, что решил, рискуя жизнью, покинуть остров самостоятельно. Он отправился к Вилли Греле, владевшему старой шлюпкой, которая, выброшенная за негодностью, валялась на берегу — сухая и в трещинах, и попросил спустить ее на воду. Префект стал объяснять, что шлюпка давно прохудилась, но пастор был непреклонен. В компании нескольких прихожан он решил отправиться на Хива-Оа — остров примерно в пятидесяти морских милях к северу от Фату-Хивы. Там находилась французская администрация Маркизских островов, и соответственно был оазис цивилизации. Отец Викторин пообещал туземцам помочь запастись на обратном пути мукой и рисом.

Несколько дней шлюпку конопатили. Когда щели были заделаны, падре дал сигнал к отплытию. На море было волнение, и Тур, пораженный мужеством священника, долго смотрел вслед шлюпке — одетая в сутану фигурка, казалось, скакала вверх-вниз по волнам.

Через неделю лодка вернулась. Смертельно уставшая команда выбралась на берег. Священник удачно добрался до Хива-Оа, но на обратном пути лодка стала протекать. Туземцы черпали воду, как сумасшедшие, и сумели спастись, но от муки и риса осталась лишь несъедобная клейкая жижа.

Но почему не пришла шхуна? В течение трех месяцев деревня держала на вершине наблюдателя. Но все это время он видел только море.

Неужели началась война? Тяжкие мысли не давали Туру покоя. Уже шесть месяцев они не получали никаких известий из внешнего мира. Правда, туземцы, вернувшиеся с Хива-Оа, ничего не говорили о войне. Они рассказывали, что шхуна не пришла, потому что сильно упали цены на копру и перевозить ее стало невыгодно. Поэтому капитан Брандер решил выждать — у него, в отличие от Тура и Лив, было море времени.

Терпение Тура и Лив иссякло. Состояние их ног требовало медицинской помощи. Они сделали ошибку, отказавшись из-за своих идеалистических воззрений взять с собой лекарства, и теперь им требовалась медицинская помощь. На Хива-Оа имелся медпункт, и, когда Вилли Греле решил снова сплавать на соседний остров, чтобы все-таки привезти муки для деревни, они решили закрыть глаза на ужасное состояние шлюпки. Если смог отец Викторин, то смогут и они. Их ничего не удерживало: недавний рай превратился в ад. Единственным утешением для Тура и Лив было то, что с отбытием отца Викторина деревенские жители снова подобрели к ним. Даже Иоане начал улыбаться.

Полумертвая Лив лежит на дне лодки. Ноги вздулись, как будто у нее слоновая болезнь. Из ран сочится какая-то жидкость. Тур сидит рядом, ему хочется сказать что-нибудь утешительное. Но Лив его все равно не услышит — от боли и качки она потеряла сознание.

Ветер очень сильный, лодку гоняет между волн. Все чаще вода переплескивается через край. Багаж, бананы и плоды хлебного дерева плавают кругом. Люди усердно черпают воду.

— Ты меня слышишь? — кричит Тур.

Лив не слышит ничего.

Теперь он боится. Боится, что они утонут, погибнут. Боится за Лив.

Все, что у них есть для починки лодки, если вдруг образуется щель и лодка начнет протекать, как это случилось в прошлый раз, — это кусок доски, молоток и ржавые гвозди. Днище прогнило, выдержит ли оно?

Тур стал смотреть вперед. Каждый раз, когда лодка падала вниз с гребня волны, он был уверен, что они тонут. В страхе он вспоминал те далекие моменты, когда отец сидел у его детской кровати и они вместе читали «Отче наш». Он не заметил, как начал молиться. Он молился о «помощи и милосердии», обращаясь к Тому, Кто, как он надеялся, был «невидимой силой, стоящей за чудесами природы».

Когда сегодня на заре они — те, кто собрались плыть на Хива-Оа, — встретились на берегу, в кронах деревьев ревел ветер, а по небу ходили темные тучи. Никто не толком знал, каково состояние лодки и можно ли отправляться на ней по океану в такую погоду. Префект взвешивал в уме «за» и «против», попивая апельсиновый напиток.

Пока отец Викторин был в деревне, Греле занимал по отношению к Туру и Лив выжидательную позицию. Он не мучил их, как другие, но и не оказал никакой помощи, когда им пришлось трудно. Но как только священник отбыл с острова, префект стал вести себя так, словно испытывает к к Туру и Лив самые добрые чувства.

Однажды он заговорил о Поле Гогене. Действительно ли этот французский художник так известен, как он слышал?

Тур кивнул и сказал, что именно поэтому оставшееся от Гогена, представляет такую ценность — не только картины, но также письма и другие вещи.

Не мог ли Тур рассказать поподробнее, насколько все это ценно?

О, ценность вещей Гогена колоссальна! Целое состояние! — ответил Хейердал.

Через пару дней после этого Вилли Греле явился с винчестером; насколько Тур мог судить, ружье уже пережило свои лучшие дни — оно было старым, ржавым.

— Вот, — сказал с гордостью Греле, протянув ему винчестер. Тур вопросительно посмотрел на него.

Греле указал на приклад, который был украшен резьбой с изображением человека, сидящего спиной вперед на повозке, запряженной быками.

— Это вырезал сам Поль Гоген. Это было его любимое ружье. Он подарил его моему отцу, — сказал Греле.

Тур с удивлением посмотрел на резьбу и спросил, не хочет ли префект продать ружье?

Греле согласно кивнул.

— Сколько? — спросил Тур.

— Состояние.

Тур прикусил язык. Он сам виноват — это он первый произнес слово «состояние».

Он назвал сумму.

Греле покачал головой.

Тур увеличил сумму в три раза.

Ответ Греле по-прежнему был отрицательным.

— Тогда сто, — сказал Тур.