– Обратно-то дорогу найдем? – обеспокоенно спросил Ники.

– Запросто. Спросим: где тут у вас самый главный кремль?

За бревенчатой стеной цитадели начались улицы – узкие, кривые и бессмысленные, будто и не улицы, а проезды между заборами и глухими стенами домов. Да и проездами-то трудно было их назвать, потому что вряд ли кто по ним ездил – похоже, в этой части города не принято было просто так себе ездить или прогуливаться, как мы, а принято было по-быстрому, верхом или пешком, пробираться кому куда надо и поскорей запирать за собой калитку. Даже днем, а уж ночью – точно.

Из-за высоких заборов взлаивали цепные псы. В остальном было тихо и мирно. Стрекотали кузнечики, хрустели под ногами обветшавшие дощатые мостки (с зимы остались). Меж домов, на лужайках, паслись козы. За нами увязались было две или три бродячих собаки-лохматки, норовили цапнуть за штанину, но потом принюхались, почихали и отстали.

Мимо прошли куда-то толстые бабы в бесформенных одеждах, напоминавших покроем капусту: вокруг них бегали полуголые ребятишки. Бабы посторонились, не поднимая глаз, а дети и вовсе от нас шарахнулись. Я давно не видел взрослых теток, да и от детей отвык.

Отбежав, дети пялились на нас во все глаза.

«Ишь, немцы, – шептались они. – Должно, от князя».

– Щас вам, немцы, – отозвался я. – Мы инопланетяне. Только что из космоса.

Дети ничего не поняли, но испугались. Взвизгнули и бросились прочь.

Мы свернули еще в два или три проулка, где было посветлее, и не ошиблись – серые дома вдруг расступились, и стало видно, что там, дальше, дорога спускается с обрыва прямо к Волхову. По реке плыла большая ладья: грязный парус был подвязан к рее, и ладья двигалась на веслах. Вот гребцы на правом борту – десять или двенадцать – все как один погрузили лопасти в воду, и судно стало разворачиваться носом к берегу, едва ли не на одном месте. Мне показалось, я даже расслышал команды на чужом языке и непонятный металлический звон, словно кто-то на корабле стучал в медную тарелку.

Заглядевшись, я замедлил шаг, и тут в воздухе прямо возле моего уха просвистел камень. «Э-эй, – закричал кто-то. – Держи, не то уйдут». «Это про нас?» – успел я подумать, а из узкого переулка нам наперерез выскочили сразу пятеро оборванцев, лохматых и грязных. У двоих были в руках то ли дубинки, то ли просто палки. Я решил… хотя, если честно, я даже не успел ничего решить.

– Бежим отсюда, – крикнул Ник и дернул меня за руку, но мои ноги как в землю вросли. В следующее мгновение они окружили нас, вывернули руки и приперли лицом к дощатому забору. Я пробовал высвободиться, но тут же огреб хороший удар дубинкой по шее. Рядом зашипел от боли Ник. Ему тоже досталось.

– Откуда такие? С пристани? – спросил прямо над ухом чей-то голос. Выговор был, в общем, понятен, но я ничего не отвечал. Мне было тоскливо и отчего-то горько. «Опять я все испортил», – запоздало понял я.

– Небось немец, – сказал другой и обидно выругался. Я обернулся и увидел нападавших: это были парни примерно нашего возраста, с чумазыми курносыми рожами. У одного серые от грязи вихры зачем-то были перевязаны ленточкой. Он сказал еще что-то своим – этих слов я не понял, – потом осклабился, показав гнилые зубы, и снова врезал мне по шее. Я ткнулся лбом в шершавую доску.

Кто-то уже шарил по моим карманам. Кто-то лез за пазуху, кто-то пытался расстегнуть ремень (отличный тканевый ремень с блестящей никелированной пряжкой). «Серебро?» – проговорил кто-то недоверчиво. Тот, что с ленточкой, нащупал кожаный чехол спикера, попытался сдернуть. «Все как всегда, – подумал я почему-то. – И тут гопники. Даже за тысячу лет».

– Что тут держишь? – спросил вор, дергая за чехол. – Золото?

– Сейчас, – пообещал я. – Я сам.

Меня поняли. Клещи ослабли. Молниеносно запустив руку под ремень, я вытащил оттуда пистолет. Ничего не произошло: грабители только присвистнули, разглядывая невиданную вещь, и как будто даже придвинулись поближе ко мне, оставив Ника. От них мерзко пахло потом и грязной одеждой. Я сжал теплую рукоять «Макарова» и щелкнул предохранителем. Никто ничего не понял, только тот, что с ленточкой, – наверно, главарь, – нахмурился и протянул руку. И тогда я выстрелил. Еще и еще раз.

Выстрел был оглушительным: с окрестных тополей с шумом поднялись в воздух вороны и принялись кружиться с неистовым карканьем; тот же звук, вроде карканья, издавал теперь светловолосый оборванец, корчась в пыли у наших ног. Еще один прислонился к забору, зажимая рукой обгоревшую дырку в боку: мне пришлось стрелять в упор. Он выл, не переставая, и понемногу сползал на землю. Дубинку он выронил. Остальных воров и след простыл.

– Вот так, – почему-то сказал я.

Тот, с ленточкой в волосах, дернулся и затих.

– Бежим, – повторил тогда Ник. Я дернулся было бежать по дороге к пристани, но Ник потянул меня назад, и мы побежали, спотыкаясь и едва не падая, – обратно, туда, откуда пришли, – а что оставалось делать? Кажется, за спиной уже раздавались крики, но мы даже не оглянулись, только прибавили ходу. Теперь мы неслись, не разбирая пути, по кривым незнакомым переулкам, по счастью безлюдным, – между заборов и плетней, пугая кур, и бежали так довольно долго, пока не поняли, что окончательно заблудились.

– Стой, – сказал тут я, тяжело дыша. – Отдохнем.

Мог бы и не напоминать. Ник был бледен, как покойник. Он пошатнулся, и я схватил его за плечо.

– Господи, – прошептал он. – У тебя был пистолет?

– Был, – произнес я тупо.

– И ты… слушай, Фил… ты что, убил их?

У него стучали зубы. Меня трясло не меньше.

– Он хотел забрать спикер, – пробормотал я. – Мне надоело, что у меня постоянно отбирают спикер.

Я чувствовал, что несу сплошную чушь. Мне хотелось плакать и смеяться одновременно. Так начинается истерика, холодно заметил кто-то внутри меня.

Ник глядел на меня со страхом. Похоже было, что этот парень не слишком-то испугался малолетних разбойников. Он испугался того, что случилось после.

– А где пистолет? – спросил он.

– Не знаю. Наверно, там остался.

Я клянусь: при этих словах младший ярл облегченно вздохнул. Странно, что и мне стало как-то полегче. Нет пистолета. А может, и не было. Не было вообще ничего.

Но надеяться на это было глупо. Вороны все еще кружились над деревьями, и откуда-то издалека, из-за серых бревенчатых домов, уже доносились встревоженные голоса. Надо было скрываться. Я заметил щель в заборе и кое-как протиснулся туда. Ник пролез за мной. Там росли высокие колючие кусты – смородина или крыжовник. Продравшись сквозь них в самую середину, мы поняли, что с улицы нас уже не видно, – и тогда без сил опустились на землю.

Здесь было тихо. Среди ветвей жужжали пчелы. Если это и был чей-то сад, то основательно запущенный.

– Что делать будем? – спросил Ник.