беседовавших высказалось, разумеется, за зем — ские учреждения, за большую их самостоятельность и за освобождение их от административной опеки. Харитонов возражал и наконец заявил, что не видит разницы между учреждениями правительственными и земскими: те и другие ведают государственными делами, а потому должны быть в одинаковом подчинении у агентов власти. Очевидно, озадаченный такой постановкой вопроса, один из возражавших запальчиво возра — зил: «А ведь разницу-то легко определить. Сводится она к тому, что, когда здесь, в правительственном учреждении, вы что-либо мне заявляете, я должен вам сказать — слушаюсь, ваше превосходительство; состоя же с вами в земстве, я бы вам сказал: изволите завираться, Петр Алексеевич». На этом спор, среди водворившегося слегка неловкого молчания, как-то сразу прекратился. Но вот наступил бурный 1905 год, Плеве уже был в могиле, а Харитонов внезапно превратился в решительного сторонника парламентарного строя, покоящегося на наиболее демократической системе выборов народных представителей. Когда же в 1906 г. собралась Первая Государственная дума, то Харитонов громил своего былого оппонента по вопросу о земских учреждениях за то, что он высказывался против внесенного 33 членами Государственной думы проекта о принудительном отчуждении частновладельческих земель. Насколько такой крутой оборот Харитонова был искренен, я решить, разумеется, не могу, но смелости произведенного volte-face[185] отрицать нельзя. Собственно в Государственной канцелярии Харитонов проявил незаурядную трудоспособность, в особенности при проведении в Государственном сове — те нового уголовного уложения. Состоя впоследствии государственным контролером, он не выказал необходимого мужества для обнаружения тех крупных злоупотреблений, которые неизбежно по временам обнаруживались по некоторым ведомствам. При нем, как и при его предшественниках, контроль работал очень тщательно, но следствием его работы были только начеты за неправильно израсходованные рубли и копейки, а растраченные миллионы по-прежнему как-то ускользали из поля зрения. В крайнем случае о них говорилось лишь в не подлежавших опубликованию, совершенно секретных ежегодных всеподданнейших отчетах государственного контролера.

Другим статс-секретарем Государственного совета, превратившимся впоследствии во время существования Государственной думы в министра, был С.В.Рухлов. Знаток сметных правил, он ежегодно в качестве заведующего делопроизводством Департамента государственной экономии нес огромную работу по составлению государственной росписи доходов и расходов согласно с сделанными департаментом в проекте росписи изменениями. Работа эта была в особенности тяжела вследствие крайней спешности и срочности. К рассмотрению росписи Департамент государственной экономии приступал лишь после 1 октября, времени начала сессии Государственного совета, после летнего перерыва, а 1 января, т. е. через три месяца, роспись, получившая все надлежащие утверждения, неизменно опубликовывалась во всеобщее сведение. Следует при этом отдать справедливость Департаменту государственной экономии и всем причастным к его работе, а следовательно, и Рухлову, что проект росписи рассматривался ими весьма тщательно, и, посколько этому не мешали «независящие обстоятельства», исправлялся неизменно к лучшему.

Как это ни странно, но Рухлов также принадлежал к противникам политики Витте, доказывая между прочим, что вся наша металлургическая промышленность вызвана к жизни искусственно и существует лишь казенными заказами, главным образом для надобностей наших железных дорог, оплачиваемыми по чрезвычайно высокой цене. Занимая впоследствии, вплоть до осени 1915 г., должность министра путей сообщения, он поставил себе основной задачей подъем доход — доходности казенных железных дорог, но достиг этого лишь за счет уменьшения капитальной их стоимости, уменьшив почти до полного прекращения пополнение подвижного состава и ухудшив состояние путей. При этом почти совершенно прекратилось проведение новых железнодорожных линий, но в последнем едва ли именно он повинен. Во всяком случае, он остался верен тому, что некогда высказывал о нашей металлургической промышленности. За счет железных дорог она при нем, во всяком случае, не существовала. Пользу от этого государство, однако, не извлекло: с открытием войны пришлось спешно увеличивать железнодорожный подвижной состав, но наши заводы для этого не были, за неимением у них в предшествующие годы значительных заказов, достаточно приспособлены, что и вынудило делать крупные заказы за границей, преимущественно в Америке. Да и нашим заводам пришлось оплатить исполнявшиеся ими во время войны заказы по иным, значительно повышенным ценам.

Живой, подвижной и несколько увертливый Рухлов был, безусловно, честный человек и добросовестный работник, но государственным деятелем он не был. Не хватало у него для этого не столько ума, сколько замаха и энергии. На нем вполне оправдалась французская пословица tel brille au second rang qui s'éclipse au premier[186]. В качестве статс-секретаря он был, несомненно, выдающимся работником, а выдвинутый на первые ответственные роли, он не оправдал надежд, которые на него многие возлагали, и оказался в лучшем случае посредственностью. Скажу несколько слов про часть Государственной канцелярии, называвшуюся отделением дел государственного секретаря. Отделение это фактически делилось на две части, из которых одна была занята исключительно составлением так называемых меморий. Заключали эти мемории, в весьма сжатом изложении, сущность внесенного в Государственный совет законопроекта, состоявшихся по нем в Совете суждений и введенных в него Советом изменений, причем в случае происшедшего в Совете разногласия приводилась и сущность двух мнений с перечислением разделяющих каждое из них членов Совета, в том числе и министров. Мемории эти представлялись государю, причем страницы, на которых должна была последовать царская резолюция, отмечались особыми за — кладками с обозначением на них той формулы царской надписи, которая требовалась для превращения проекта в закон. Разногласия Государственного совета разрешались тем, что под фамилиями тех лиц, мнение которых он разделял, государь писал «и Я». Так как случалось, хотя очень редко, что государь утверждал мнение меньшинства, то возвращение меморий, заключавших разногласие, в особенности если оно касалось какого-нибудь особенно острого злободневного вопроса, ожидалось с большим нетерпением. Единогласные решения Совета царем неизменно утверждались.

Как ни сжато излагались мемории, но все же, в особенности в весенние месяцы, они представляли довольно объемистые фолианты, значительную часть которых занимали, разумеется, самые законопроекты. Поэтому кроме меморий, являвшихся официальным документом, препровождавшимся в Сенат для распубликования утвержденных законов, составлялись еще кратчайшие извлечения из них, в которых самые сложные законоположения излагались в нескольких строчках, в телеграфном стиле, причем столь же кратко излагались и высказанные в Государственном совете разные мнения. Первоначально при государственном секретаре Половцове, когда впервые был введен этот порядок, извлечения если не составлялись, то, по крайней мере, писались собственноручно государственным секретарем. Но уже при предшественнике Плеве Муравьеве это было оставлено: извлечения переписывались на ремингтоне, на обыкновенной без всяких печатных бланков бумаге и прилагались к мемории.

В другой части отделения дел государственного секретаря были сосредоточены все дела, касавшиеся личного состава Государственного совета и Государственной канцелярии. Через эту часть проходили все назначения, награды и представления об увеличении содержания членов Совета