– Да ты никак хочешь утопить мою лодку? Иногда ты разговариваешь точь-в-точь как твоя тетя.

Однако привез все, и даже веретено, про которое я забыла. Никогда еще не видела лодки, настолько набитой шерстью. А на самом верху груды возлежал ткацкий станок. Пришлось разбудить Утенка, чтобы он помог мне затащить все это внутрь. Утенок удивился, из-за чего я так волнуюсь, но, похоже, дядя Кестрел меня понял.

С тех пор я все время сижу за станком, прерываясь только иногда, когда шум начинает слишком сильно раздражать Робин. Король поражается моему трудолюбию. На самом деле я очень устаю, хотя работа дается мне все легче и легче. Я только боюсь, что сестра умрет, а за рукоделием как-то отвлекаешься от этих мыслей. Сначала я воображала, что, когда накидка будет закончена, Робин поправится. Но она не выздоровела. А вскоре после того, как я закончила первую накидку, мне снова приснился тот сон, в котором мама велела мне думать. И я поняла, что придется опять ткать.

Тем утром, когда начала вторую накидку, я окончательно надоела Утенку. В последнее время он прял для меня шерсть, потому что ему все равно было нечем заняться. Он возился на свежем воздухе, у мельничного колеса, среди зарослей незабудок, а потом вдруг швырнул веретено на землю.

– Как мне надоели все эти нудные, глупые, мрачные люди! – Утенок махнул рукой куда-то в сторону зелени, усеянной солнечными пятнами.

– И ты! Ты только посмотри на это все! Посмотри на себя! Ты хуже Хэрна!

Я разревелась и сказала, что ненавижу короля.

– А кого это волнует? – насупился Утенок. – При нем Гуллу ничего не грозит, а нам не грозит Звитт. Чего тебе еще надо?

– Это я виновата! Я выдала ему Единого.

И заставила вас оставить Бессмертного в костре, а нам надо было взять его с собой, когда мы плыли к Канкредину. Если бы тогда он был с нами, все обернулось бы иначе.

– Да ты просто допустила, чтобы король заморочил тебе голову всей этой чушью! – Утенок подобрал веретено и мрачно воткнул его в землю.

– Я знаю, что не послушалась Единого.

– Ага, как же! Не будь дурочкой! – огрызнулся Утенок, то втыкая веретено в землю, то вытаскивая его оттуда. – Да он сам все это и подстроил! Он был недостаточно силен, чтобы встретиться с Канкредином. Если бы мы его дожидались, он, возможно, вообще не вышел бы из костра. Только Единому и известно, что бы произошло, если бы Хэрн залил костер!

– Перестань портить мое веретено. Хочешь сказать, что Единый – трус?

Утенок искоса посмотрел на меня из-под длинной челки. Вообще-то, он подвязывает волосы лентой, но они вечно выбиваются и белыми прядями падают на лицо.

– Нет. – Он присел на корточки и принялся вырисовывать моим веретеном узоры на земле, вокруг травянистой кочки. В этот момент брат кого-то мне напоминал. – Единый глубок, как Река. Танамил это знает. Вот кого надо было бы расспросить.

– Так ты чего-то во всем этом понял? – ехидно поинтересовалась я. – Тогда просвети меня!

Утенок снова покосился на меня:

– Ты все равно не поверишь, пока сама до этого не дойдешь.

Тут я поняла, кого он мне напоминает – Кеда, того неблагодарного варварского сопляка, когда тот принялся врать. Жутко захотелось сбросить Утенка в пустой мельничный лоток, в самую грязюку, чтобы он надо мной не потешался. Но вместо этого я только пихнула его, за то, что портил мое веретено, и ушла в мельницу.

Я так разозлилась, что сняла накидку с ткацкого станка и отнесла к двери на Реку, чтобы перечитать ее и убедиться, что Утенок несет чушь. Для начала я развернула ее и осмотрела. Накидка получилась невероятно красивой, в темных тонах, с вкраплениями ярко-желтого и обжигающе-красного. А еще – очень большой. Впереди темные краски образовывали в центре нечто вроде силуэта, причем с длинным носом и склоненной головой – в точности как у той тени, которую я заметила перед появлением дяди Кестрела. Едва лишь я увидела эту фигуру, как тут же быстро перевернула накидку другой стороной. На спине, с того момента, как мы встретили Танамила, краски сделались посветлее.

Я сперва не заметила, что силуэт есть и здесь. На этой стороне преобладал серый и желтовато-зеленый цвет, и на их фоне разглядеть фигуру было труднее. Вокруг шеи этой длинноносой тени, неподалеку от подола, обвивалась лента, сотканная тем выпуклым плетением, которое мне показал Танамил. Она говорила об ужасе, что внушил мне Канкредин и его сеть. Больше ничего через всю накидку не тянулось – кроме того места, где я выткала свой долгий плач об отце. Но я думаю, даже Робин этого не увидела бы, если бы я не показала.

От страха при виде этой двойной тени я едва не выронила накидку. По спине побежали мурашки, и мне захотелось разбудить сестру. Но я сказала себе, что сама все это соткала. И вплела туда смысл нашего путешествия. Никто не боится вещи, которую сам же и сделал. Прочти накидку, Танакви, и разберись, что же ты имела в виду.

Я села прямо на пол у двери и прочла то, что сама соткала. Это заняло почти всю ночь, хотя через некоторые места я проскакивала очень быстро, просто припоминая, что я тут ткала. Сперва это чтение утешало. Мы все – Робин, Хэрн, Утенок, я и даже бедняга Гулл, – все были сами собою, и повсюду присутствовала моя любимая Река, неотъемлемая часть нашей жизни. И я многое заметила. А потом думала о том, что заметила, все те три дня, в которые ткала вторую накидку.

Наконец я дочитала до того места, где мы нашли кошку Лапушку, и тут – я готова в этом поклясться! – услышала чаячий крик. Я сперва бросила взгляд на красного, песчаного Гулла, стоявшего у меня под ткацким станком. Затем выглянула наружу и посмотрела на усеянную листвой зеленую Реку. Но возле Шеллинга никаких чаек не было и быть не могло. Тогда я подумала, что мне это просто померещилось, из-за того, что я как раз читала про чаек на острове Лапушки.

Тут с лестницы, ведущей на второй этаж, спрыгнула Лапушка. Кошки вообще часто появляются, стоит лишь о них подумать. Это одна из их странностей. Лапушка принесла мышь. Она залезла к Робин на кровать, чтобы предложить добычу моей сестре.

Я знала, что будет с Робин, когда она проснется и увидит подарок. Потому встала забрать мышь. И когда поднялась, мне стал виден другой берег Реки – участок у последнего дома на околице Шеллинга. А там я увидела Звитта. Он притаился под кустом боярышника, а к нему шел какой-то человек, как будто они назначили тут тайную встречу. Незнакомец выкрасил светлые волосы в темный цвет и попытался замаскироваться, нацепив яркую, кричащую накидку – нечасто мне приходилось видеть такую дрянную вещь! – но я узнала его по розовато-лиловому заостренному лицу и искривленному рту. Это был один из колдунов Канкредина, тот самый, у которого на одежде было написано про незримую смерть. Это одеяние и сейчас выглядывало из-под той кошмарной накидки.

И пока они беседовали со Звиттом, я не смела даже пошевелиться. Просто сидела в темной комнате. Но моя накидка лежала на пороге, а над Рекой уже светало. Звитт кивал, о чем-то пылко говорил и тыкал пальцем в сторону мельницы. Он рассказывал Незримой Смерти, где мы!