В первый раз необычный демарш советского руководителя особого впечатления не произвел. А Никита Сергеевич вошел во вкус. Когда представитель Филиппин заговорил о том, что Советский Союз аннексировал Прибалтику и подавил народное восстание в Венгрии, Хрущев, как положено, поднял руку, чтобы попросить у председательствующего слово по порядку ведения.

Председательствующий, видимо, его не видел. Хрущев разозлился, топал ногами, но на полу лежал ковер. Тогда он вновь стал стучать кулаками. Отчаянно барабанил и сидевший рядом с ним Громыко. Потом Андрей Андреевич уверял, что пытался утихомирить Никиту Сергеевича. На самом деле министр не отставал от своего патрона — лояльность хозяину всего важнее.

Хрущев, сняв с ноги полуботинок, принялся им стучать. Потом объяснял это по-разному. Но сразу после этой истории сказал откровенно: он так молотил кулаками, что часы остановились. И это его совсем разозлило:

— Вот, думаю, черт возьми, еще и часы свои сломал из-за этого капиталистического холуя. И так мне обидно стало, что я снял ботинок и пустил его в ход.

Он все-таки получил слово и вышел на трибуну:

— Франко установил режим кровавой диктатуры и уничтожает лучших сынов Испании. Настанет время, народ Испании поднимется и свергнет кровавый режим!

Председательствовавший на заседании Генеральной Ассамблеи ирландец Фредерик Боланд пытался его остановить:

— Выступающий оскорбляет главу государства Испании, а это у нас не принято.

Хрущеву никто не перевел эти слова. А он решил, что председательствующий вступился за испанца, и накинулся на Боланда:

— Ах вот как? И вы, председатель, тоже поддерживаете этого мерзкого холуя империализма и фашизма? Так вот я вам скажу: придет время, и народ Ирландии поднимется против своих угнетателей! Народ Ирландии свергнет таких, как вы, прислужников империализма!

Обычно сдержанный и невозмутимый Фредерик Боланд закричал, что лишает Хрущева слова. А тот продолжал говорить, хотя микрофон у него отключили. Он покинул трибуну только тогда, когда Боланд просто вышел из зала и заседание прервалось. К Хрущеву бросился генерал Захаров, начальник 9-го управления КГБ, он не на шутку боялся мести пылких испанцев. Захаров проводил Хрущева на его место.

— Там годами царила тошнотворная атмосфера парадности и так называемого классического парламентаризма, — рассказывал Аджубей с трибуны партийного съезда. — Советская делегация развеяла эту мертвящую скуку… Когда уставали кулаки, которыми делегаты социалистического лагеря барабанили по столам в знак протеста, находились и другие способы для обуздания фарисеев и лжецов. Может быть, это и шокировало дипломатических дам западного мира, но просто здорово было, когда товарищ Хрущев однажды, во время одной из провокационных речей, которую произносил западный дипломат, снял ботинок и начал им стучать по столу.

Зал партийного съезда взорвался аплодисментами.

— Причем, — продолжал Аджубей, — Никита Сергеевич ботинок положил таким образом — впереди нашей делегации сидела делегация фашистской Испании, что носок ботинка почти упирался в шею франкистского министра иностранных дел, но не полностью. В данном случае была проявлена дипломатическая гибкость!

В зале засмеялись и зааплодировали. Когда ровно через три года Хрущева снимут, этот эпизод в ООН те же самые люди поставят ему в вину и назовут невиданным позором…

Большое недовольство вызывало растущее влияние хрущевского зятя.

7 марта 1963 года Алексея Ивановича Аджубея с женой принял папа римский Иоанн XXIII. Это было по-своему историческое событие.

1 марта в Цюрихе заседал комитет, присуждавший премию мира имени Бальцана. Эту премию основала дочь бывшего главного редактора крупнейшей итальянской газеты «Коррьере делла сера» Эудженио Бальцана, который после прихода фашистов к власти вынужден был уехать в Швейцарию. В состав комитета входили и четыре советских представителя. Среди лауреатов премии был известный советский математик академик Андрей Николаевич Колмогоров.

В тот год комитет присудил премию папе римскому «за его деятельность во благо братства между людьми и народами». Помимо золотой медали лауреату премии полагался миллион швейцарских франков.

7 марта в Ватикане папа Иоанн XXIII собрал журналистов, чтобы выразить благодарность за награду. Среди журналистов находились главный редактор «Известий» Аджубей и его жена. Зять Хрущева выразил желание встретиться с папой. Тот согласился. Руководитель службы протокола Кардинале и епископ Виллебрандс провели Аджубея с женой в личную библиотеку папы. Беседу переводили собственный корреспондент «Известий» и аббат Кулик из Восточного института в Риме.

Итальянских журналистов потом интересовало, о чем папа беседовал с посланцем безбожного коммунистического режима. Корреспонденту газеты «Темпо» Аджубей с легкой иронией заметил:

— Могу лишь сказать, что получил от папы пакет с множеством секретов.

Алексей Иванович очень доброжелательно отозвался о папе римском:

— Это человек большой и подлинной простоты. Раскройте пошире глаза, хорошо посмотрите на него, и вы сразу проникнетесь к нему глубоким уважением и неожиданным доверием.

Рада Никитична тоже поделилась впечатлениями:

— Когда папа встал с кресла, то, глядя на его руки, которые нас благословляли, мне вдруг захотелось сказать ему, что у него руки крестьянина, как у моего отца. Я не осмелилась сказать ему это, но это так. Я внимательно смотрела на его руки, когда он передавал сувениры для меня, Алексея и моего отца.

Иоанн XXIII подарил дочери Хрущева четки.

Желая также послать благословение детям своих гостей, Иоанн XXIII спросил их имена, и Рада Аджубей тихо, почти шепотом ответила:

— Никита, Алексей и Иван.

Узнав, что русское имя Иван соответствует его собственному — Иоанн, папа римский попросил:

— По возвращении обласкайте детей, и особенно Ивана, от моего имени, а другие пусть не обижаются.

Частная аудиенция, данная зятю и дочери Хрущева, свидетельствовала не только о желании Иоанна XXIII наладить отношения с безбожным коммунистическим режимом, но и о высоком положении Аджубея. В Москве это мало кому нравилось. С особым раздражением за поездками Алексея Ивановича наблюдали те, кто профессионально занимался внешней политикой. Им тяжело было работать с Хрущевым.

Однажды министр иностранных дел Громыко пришел к Никите Сергеевичу — докладывать свои соображения. Надел очки и стал читать подготовленную лучшими аналитиками министерства записку.

Хрущев нетерпеливо прервал министра:

— Погоди, ты вот послушай, что я сейчас скажу. Если совпадет с тем, что у тебя написано, хорошо. Не совпадет — выбрось свою записку в корзину.

И выбросил Громыко в корзину все, что долго готовил со своим аппаратом, и покорно слушал первого секретаря, который своего министра иностранных дел ни в грош не ставил. В отставку Громыко не подал, даже не обиделся, принял как должное, потому что понимал: если хочешь сделать карьеру, на начальство не обижайся.