теми, кто обучался письму по новым прописям. Эта мысль возникла не случайно. Еще в середине 80-х годов, читая лекции по криминалистике в Аденском университете, мне пришлось знакомиться с особенностями арабской письменности. Узнав о том, что в арабском языке используется более десятка различных по своей графике видов каллиграфического письма («руги», «насхи», «фариси», «дивани» и др.), я подумал о возможности дифференциации конкретных групп пишущих по признаку разнообразия наиболее привычных для них видов почерка, которым их учили.[278] О такой возможности я написал в 1984 году в опубликованном мною учебнике по криминалистике.[279]

Своей идеей о возрастной дифференциации пишущих по признаку следования тем или иным правилам правописания, принятым в русском языке в разные исторические периоды развития русской письменности, которым человек в свое время обучался, я поделился с коллегой Л. А.Сысоевой. Моей собеседнице идея показалась новой и не лишенной смысла. Во всяком случае, она не вспомнила ни одной научной работы, тем более практического исследования, в которых для установления примерного возраста пишущего были бы использованы признаки почерка, отличающиеся особыми привычками, сформировавшимися у человека в период его обучения письму по принятым тогда прописям.

И, тем не менее, я удержался от соблазна объявить о своем «открытии», поскольку не считал и не считаю себя вполне сведущим в вопросах научного почерковедения. И только спустя годы, в который раз внимательно перечитав «Руководство для судебных следователей» Ганса Гросса, я еще раз убедился, насколько прав был царь иудейский Соломон, сказав, что «все новое — есть лишь забвенное». Оказалось, мою «новую идею» Ганс Гросс озвучил за сто с лишним лет до меня, написав в 4-м издании своего Руководства: «употребление древних букв указывает на старческий возраст, новых — на юный возраст».[280]

В истории науки можно найти решения и многих других проблем современной криминалистики. Например, проблемы «состязательной экспертизы», о которой ученые заговорили только после провозглашения демократических реформ, в том числе концепции судебной реформы 1991 года, указавшей на необходимость расширения состязательных начал в уголовном процессе.[281] К идее состязательности судебной экспертизы в российском уголовном судопроизводстве вернул нас Р. С.Белкин, указав в 1997 году на необходимость расширения круга субъектов ее назначения. Участникам процесса, в частности, обвиняемому, подсудимому и их защитникам, писал Р. С.Белкин, — следует «предоставить право самостоятельно решать вопрос о необходимости проведения судебной экспертизы и дать возможность реализовать это право независимо от усмотрения следователя или суда… Причем защитнику должно быть предоставлено право назначать и дополнительную и повторную экспертизы и в тех случаях, когда экспертиза назначена, который отказывает в ходатайстве обвиняемого или его защитника в проведении дополнительной или повторной экспертизы по результатам оценки этой первоначальной экспертизы».[282]

Между тем, проблема введения состязательной экспертизы еще в позапрошлом веке занимала ученых дореволюционной России, которые не только высказывались за предоставление предварительному следствию и защите равных прав в решении вопросов назначения судебных экспертиз, но и объясняли, почему это важно сделать, имея в виду цель правосудия — установление истины по уголовному делу. Так, известный отечественный ученый В. П.Даневский еще в 1895 г. писал, что для решения сложных вопросов «следователи и суды часто обращаются к экспертам, а защита, не допускаемая к предварительному следствию, не может противопоставить этим «оракулам» своих экспертов, которые распутали бы спорный вопрос путем состязания. Если эксперт обвинения прав, то он разрушит всякие сомнения защиты и дело пойдет на суд с прочно поставленным обвинением; если же он ошибся, то эксперт защиты может исправить ошибку и тем избавит правосудие от несправедливого подследственного ареста и от придания суду обвиняемого за преступление более тяжкое, чем он совершил».[283]

Увы, но идея «состязательной экспертизы» в российском законодательстве до сих пор так и не реализована, несмотря на ее очевидную актуальность. И даже дополнение, введенное п. 3 ч. 1 ст. 53 УПК РФ, согласно которому защитнику было предоставлено право обращаться к специалистам за разъяснением возникающих специальных вопросов, не стало решением проблемы. Согласно разъяснениям Пленума Верховного Суда РФ, заключение специалиста не может рассматриваться как альтернатива экспертному заключению (п. 20 Постановления ПВС РФ № 28 от 21.12.2010 года «О судебной экспертизе по уголовным делам»).

Однако, несмотря на «издержки» формирования новых криминалистических идей и освоения нового криминалистического знания, которые нередко оказывались «хорошо забытым старым», история всегда оставляла криминалистам и вполне надежный резерв для научного поиска, в том числе поиска новых актуальных научных проблем и путей их решения.

4.2. История как источник новых криминалистических идей

Оценивая значение исторического опыта для современного развития науки, важно понимать, что знание истории позволяет не только избежать соблазна делать в криминалистике «открытия», о которых в прошлом было хорошо известно, но и искать ответы на вопросы, возникающие перед наукой сегодня, ибо без знания и понимания истории криминалистики нельзя нирешать ее актуальные задачи, ни строить планы развития науки на будущее. «… всякое объяснение, — писал Фрэнсис Бэкон еще в 16 веке, — которое не основывается на примерах и исторической памяти, неизбежно оказывается во власти случайности и произвола».[284]

Интересные идеи, основанные на историческом опыте, не раз высказывал, например, профессор И. Ф.Крылов. В частности, о необходимости более широкого использования экспертизы за рамками уголовного судопроизводства, прежде всего в гражданском процессе.[285] Кто-то сегодня видит в «обслуживании» криминалистикой гражданского судопроизводства основание для расширения ее предмета. Я же убежден, что эти, несомненно, нужные и полезные научные разработки, являясь следствием интеграции научного знания, ведут не к расширению предмета криминалистики, а к формированию самостоятельных отраслей знания в рамках «прикладной криминалистики».[286]

О повышенном внимании к проблеме использования специальных криминалистических знаний в решении гражданских споров свидетельствовал и первый опыт правовой регламентации экспертных исследований в России, о котором также поведал нам И. Ф.Крылов. Так, первый законодательный акт — Указ 1699 года («О порядке исследований подписей на крепостных актах в случае возникшего о подлинности оных спора или сомнения») содержал, выражаясь современным языком — криминалистические правила разоблачения подлогов подписей под крепостными актами. И хотя Указ 1699 года имел весьма ограниченное применение, он, тем не менее, получил свое дальнейшее развитие в отечественном законодательстве.