class="p1">– Как для чего? Для того чтобы… Ну, чтобы что-то важное сделать.

– А ты решила, что важное сделать собралась?

Октябрина отвернулась. Белые стволы берез, изрезанные черными, как зарубцевавшиеся раны, но еще покрытые синяками, полосами мелькали перед глазами.

– Я много чего уже пыталась сделать. Просто все проходное, понимаешь? С таким не запоминают. Люди очень быстро забываются.

– Забываются, если нет никого, кто помнил бы, – сказал Арсений и замедлился. Октябрина, сама того не осознав, замедлилась следом.

– У людей слишком много забот, чтобы думать о других. – Октябрина усмехнулась. – И зачем им? Им не хочется разбираться в других, они лучше будут критиковать. Люди всегда знают лучше обо всем, лучше, чем ты. Они лучше знают, как жить, что делать, а потом любят давать советы. Особенно любят это делать те, кто уже добился чего-то, понимаешь? Они постоянно твердят, что «нужно быть самим собой и все наладится, все у вас получится, добьетесь желаемого» и прочее «бла-бла-бла». Большей чуши в жизни не слышала. Кому ты нахрен настоящий вообще сдался?

Арсений улыбнулся, но ничего в ответ не сказал. Однако на лице его написано было – ответ у него был, просто он почему-то решил утаить его. Октябрина вздрогнула.

– Я рисовала, но ни на один конкурс меня не взяли. Я писала стихи, но они отвратительные.

– Кто тебе такое сказал?

– Я просто знаю. Ты положи рядом стихотворение известного поэта и мое. Это же ужас.

– Ты толком и не узнаешь никак, великое создала или нет. Кто-то другой должен сказать. Великим-то говорили, что они великие другие люди. Вот только были ли эти люди великими?

Октябрина задумалась. Вопрос Арсения словно был о важном, но определить, какой ответ ему нужен, не получалось.

– И что? Сказали же, вон, некоторых по двести лет уже нет, а они все еще у людей на устах. Не для этого ли все делается? Не для этого мы все должны делать?

Арсений пнул камушек в траву. Октябрина и не заметила, как асфальтовая дорога кончилась, началась гравийка. А они все шли.

– Нет, я тебя прекрасно понимаю. У меня у самого такие мысли раньше были. – Арсений поджал губы. – Просто ты ведь толком можешь и не узнать, что ты сделала на самом деле. Разве это повод не делать ничего или бросать? Можно же жить всю жизнь с мыслью о том, что создала что-то великолепное. Можно же сделать что-то, что нам покажется прекрасным.

– Я прекрасное и так вижу.

– Вот именно. – Арсений наконец смог улыбнуться. – А некоторые его не видят, понимаешь?

Октябрина, конечно же, понимала.

– Но раз люди должны сказать, хорошее я создала или нет, я ведь…

– Нет, ты можешь ждать их ответа, конечно, но толку? Если человека слишком волнует чужая жизнь, у него в своей все не слишком хорошо. А ты представь это иначе. Ты себя в этом возрасте запомнишь в этом стихотворении. Через десять, двадцать лет откроешь блокнот, прочитаешь, что создавала в прошлом, и с собой встретиться сможешь.

Октябрина усмехнулась. Арсений говорил так, словно был уверен, что у Октябрины не только двадцать, а даже больше лет в запасе, чтобы встречаться с прошлым.

– Ты об этом так много знаешь?

– Конечно, я же был такой же. – Арсений остановился. – Когда я был подростком, играл на гитаре. Тоже мечтал, наверное, следом за братом стать музыкантом, хотя бы любителем, записывал свои мелодии на диктофон. Музыкантом я не стал по множеству причин, но главная из них – мое нежелание. Но записи у меня остались, и каждый раз, когда я слушаю их, вижу себя четырнадцатилетнего и улыбаюсь. Иначе ведь никак не встретиться.

– А ты покажешь эти записи?

Арсений рассмеялся, запрокинув голову.

– Если ты мне напомнишь, конечно, могу показать. Но они не слишком художественные. Уши в трубочку сворачиваются.

Октябрина улыбнулась. Первые лучи вышли из-за туч и лизнули верхушки берез.

– Напомню. Конечно я тебе напомню.

Волосы Арсения развевал жаркий летний ветер. В них, кажется, затерялись и огоньки, и капли утренней росы. Все, чтобы пожар начать и чтобы его потушить.

Тут-то ее и пронзило.

Свободы – вот, чего ей не хватало и чего так отчаянно хотелось всю жизнь. Октябрина думала, что обретет ее, когда уедет от семьи, но в новом городе чувствовала себя только больше загнанной в угол. Чем больше у человека свободы, тем больше он несвободен. Но на Арсения это, кажется, не распространялось. Он дышал так, словно весь воздух в мире принадлежал ему. Так, словно каждое его слово было его.

– Слушай, а я могу задать тебе тупой вопрос? – спросила Октябрина и засмеялась. Даже формулировать вопрос в голове уже было стыдно.

– Любой можно. – Арсений улыбнулся.

– Я вот смотрю на тебя все больше и думаю. Вот кто ты?

– В смысле кто?

– Ну, в плане, к кому ты себя относишь? Не можешь же ты быть просто так.

– Как так?

– Так жить и ни к кому себя не относить. Ты хиппи? Или, может, панк?

Арсений посмотрел на нее так, словно был на грани приступа смеха.

– Как ты относишься к анархии и свободной любви? – не унималась Октябрина.

– Анархии? Боже мой, я так похож на них? – Арсений засмеялся, а потом ответил уже серьезно, без намека на шутку. – Нет, ты серьезно?

– Ну да. Я на вас посмотрела, вы прям… Они.

– Да я ни к кому себя не отношу. Я Никто. Или просто Арсений. Это лучше штампа. Про других не знаю, мы такое не обсуждаем. Кстати о свободе. Ты хочешь покататься на катамаране? – спросил Арсений, когда увидел пруд за забором из берез, с каждым метром редевшим.

Октябрина улыбнулась.

– Конечно. Только поплывем подальше, а то у берега даже мусор плавает.

– Фу, мусор? Вот ведь люди – свиньи. Тогда правда, подальше придется.

Октябрина ответила бы, что готова плыть так далеко, как он скажет, но промолчала. Арсений, судя по взгляду, и так все понял.

Глава 13

Октябрина сидела на сделанной из шин и доски лавки у дома Арсения и ела мороженую ежевику. Ягоды мазали пальцы, липкие фиолетовые пятна с частичками ягод пачкали ладони. Мимо прошел Арсений с ведром воды и усмехнулся, что Октябрина доедала «смурфиков». Октябрина в ответ улыбнулась, но сразу же обтерла пальцы о край доски. Выглядеть непрезентабельно при Арсении совсем не хотелось – он всегда казался ухоженным и чистым, даже после полива грядок в огородике, который разбил за домом, он был как после банного дня. Октябрина же с прошлого утра