работе. В гостиной горел свет, мужчины отпускали комментарии после каждого стука шашек по доске.

– Шеш!

– Андо? – Я произнесла это слишком громко.

– Мариам пришла! Слава богу!

Игра остановилась. Все высыпали в коридор. Но что они, черт возьми, делали в этом доме? Лусо стояла позади, но ее светлый пучок возвышался над головами. Недовольный дядя Арам шагнул в тусклый свет прихожей. Вот он, тот самый момент, но все пошло не по моему сценарию.

– Мари, мы весь день тебя ищем, с ума сходим! Где ты была?

Дети уже спали, и я чувствовала, как он сдерживается.

– Со мной, – сказал отец, шагнув вперед.

Арам уставился на брата. Остальные и вовсе перестали дышать. Я не могла представить, что испытывал он, если мне встреча далась с таким трудом. Долгие годы разлуки против моего короткого лета.

Но дядя шагнул к отцу и распахнул объятия. Как в детской игре, нам словно скомандовали «Отомри!», и мы, улыбаясь, принялись стирать с лиц слезы радости. Но улыбки тут же исчезли – из кухни к нам приближалась бабушка.

– Рузан, Мариам пришла! Я перезвоню! – бросила она в телефон.

Андо, Сюзи, Лусо и Седа молча расступились перед ней. Я никогда не слышала подобной тишины. Дрожь старческих рук, вздох, вобравший в себя все чувства, которые может испытывать человек. Она прижала телефон к груди и пошатнулась. Сыновья тут же подхватили ее.

– Тхас![55] – зарыдала она.

– Прости меня! – шептал папа. – Прости, что так долго!

Просидев ровно столько, сколько требовали приличия, друзья ушли. Настал момент вынимать занозу за занозой, много лет приносящие нестерпимую боль, с которыми все – и Арам, и бабушка, и отец – научились как-то жить. Злясь на себя за то, что до сих пор не понимаю быструю речь на армянском, я вышла на балкон.

По пути в город отец рассказал мне о суде над Русланом. Обнаружилась запись, на которой видно, как тот вылезает из машины, перетаскивает меня на водительское сиденье и оставляет умирать раненых друзей. Видео вмиг облетело все социальные сети и определило место пребывания Руслана на ближайшее время. Все это выяснилось еще в больнице – и все же меня отправили в Армению с клеймом убийцы.

Но сейчас я не злилась – я была благодарна отцу. Моя прошлая жизнь была нечем иным, как хулиганским рисунком вандала: стоило окатить его чистой водой, и он тут же смылся. Жаль, что с мамой этот фокус не удался.

– В детстве я тоже любил здесь сидеть. – Отец прикурил. – О чем думаешь?

Сигаретный дым станцевал над нами и умчался в темноту.

– Остановилась на актрисе.

Мы не говорили о ней с тех пор, как она уехала со своим немолодым режиссером.

– Тебе ее не хватает?

– Не ее – матери. Раньше я обижалась, а сейчас…

Отец молчал. Я его не торопила.

– Ты повзрослела, Пончик.

– Ты тоже изменился, – улыбнулась я. – Но мне нравится!

– И мне.

Я распахнула плед, спасавший меня от прохлады, и теперь мы стояли, прижавшись друг к другу. Так было гораздо теплее.

– Одного я не пойму – кто тебя обрил?

– Сама…

Отец чуть отстранился, всматриваясь в мое лицо:

– Но зачем?

– Я мало что помню. Я долго шла и вдруг в отражении витрины какой-то парикмахерской увидела маму. Мне так захотелось избавиться от этого чертова блонда, что я разбила стекло, влезла и сбрила все.

Я улыбалась, видя его удивленное, но совсем не злое лицо.

– Я спрошу тебя еще кое о чем… – Он явно нервничал. – Послезавтра мне нужно вернуться в Москву. Ты полетишь со мной?

Я замерла. Что меня держит здесь?

– Думаешь, у нас получится все исправить?

– Мой дед как-то сказал, что даже из битого абрикоса может вырасти прекрасное дерево.

– Но он же вас обманул!

Отец рассказывал мне, как они с Азатом посадили косточку, а десять лет спустя старик проболтался, что в первую же весну купил саженец и посадил его в полутора метрах от метки.

– Думаю, он просто не хотел лишать себя удовольствия наблюдать, как мы ухаживаем за персиковым деревом вместо абрикосового.

Я представила скупую усмешку пожилого человека. Как это похоже на мою жизнь: я не оправдала отцовских ожиданий, но что мне мешает превзойти их в будущем?

– Я поеду с тобой. Но с двумя условиями.

– Какими?

– Мы будем часто видеться с родными.

– Конечно. А второе?

– Ты должен кое с кем повидаться.

Глава 39

Она стояла перед ним, бледная и прекрасная, как двадцать семь лет назад, когда Артур увидел ее впервые. Годы обошли ее, лишь легким касанием тонкой кисти подрисовав морщинки в уголках ее огромных печальных глаз.

Говорили, что горе лишило ее рассудка. Артур не мог понять, правда ли это, узнала ли она его. Никакой реакции, ни малейшего движения. Казалось, весь ее хрупкий и невесомый образ растворится в воздухе от любого звука. Этого он боялся больше, чем ненависти и презрения.

– Здравствуй, Каринэ.

Женщина вздрогнула. Его голос не был похож на тот, что она слышала много лет назад. Или она просто забыла? Каринэ вновь и вновь представляла их встречу, где она то плакала, то выставляла Артура вон. Все без толку – она так и не разобралась в своих чувствах.

Артур напоминал юного мальчишку, наконец решившего подарить понравившейся девушке первый в жизни цветок. Прошло достаточно времени, чтобы убедиться в правильности принятого решения, но слишком мало, чтобы вновь услышать ее голос.

– Я так долго ждала тебя.

Глава 40

За завтраком, когда в кухне витал аромат яичницы с помидорами, приправленной сушеным базиликом, я объявила, что возвращаюсь в Москву. Бабушке удалось спрятать эмоции за одобрительными словами, однако тарелку она отодвинула и больше к еде не притронулась. Я печально улыбнулась нашей общей, такой похожей реакции на подобные известия, но в глубине души чувствовала, что поступаю правильно.

Этот день мы провели вместе, в теплых воспоминаниях и прогулках по городу, заставшему молодость каждого в моей семье. Но воды радости особенно стремительны – и вот мы уже топчемся в прихожей, чемоданы ждут нас возле лифта, а важные слова несмело бьются внутри.

– Нам точно не нужно ехать в аэропорт, сынок?

Отец прижал голову матери к груди:

– Да, мама. Не хочу, чтобы посторонние видели твои слезы.

Седа вздохнула. Убрав волосы за уши, она протянула ко мне тонкие руки. Дядя Арам обнял нас обеих. Я почувствовала две пары детских ладошек на ногах. Так и стояли, не произнося