— И ты мертв, — всегда говорил он мне после этого, — потому что отвлекся.

Вскоре я начал подбирать камешки, которыми он меня «убил», и до отъезда из дома у меня набралась целая коробка.

Он показал кристалл Ликари.

— Я хочу его сохранить. У тебя найдется для него место в сумке?

— Я могу положить его вместе с твоей пращой.

— Моя праща у тебя? — удивился мальчик-солдат.

— Я нашел ее в твоей старой одежде и подумал, что она может тебе еще понадобиться.

— И ты был прав. Молодец. Положи кристалл вместе с ней.

Мальчик кивнул, обрадованный похвалой, и потянулся за осколком.

— Осторожней, он острый, — предупредил его мальчик-солдат.

Ликари бережно принял кристалл у него из рук и убрал в один из поясных карманов, а потом поднял на великого недоумевающий взгляд.

— Пойдем есть, — предупреждая вопросы, распорядился тот и направился обратно к костру и ужину.

Рыба оказалась очень вкусной, но ее было слишком мало. Мальчик-солдат явно потратил слишком много магии на свет и тепло. Он выдохся. На этой стоянке в нижней части стен были вырублены ниши, он выбрал ту, что побольше, забрался в нее и не удивился, когда к нему присоединились Оликея и Ликари. Влажный воздух делал холод заметнее, словно он выпадал на нас росой. Тепло наших тел согрело нишу, но одного одеяла не хватало, чтобы его удержать. Оно сочилось наружу, а на его место вползал холод. А поскольку мальчик-солдат решил, что больше не может позволить себе тратить магию этой ночью, нам пришлось с этим смириться.

Он уснул, а я нет. Я парил внутри него, в темноте, и обдумывал то, чему стал свидетелем. Я не настолько глуп, чтобы не связать множество нанесенных им себе мелких ран и втертую в них черную грязь с пятнами на коже спеков. Может быть, это что-то вроде татуировки, которую они наносят даже на младенцев? Пятна Оликеи никогда не напоминали мне татуировку. Мне даже казалось, что они несколько отличаются на ощупь от остальной кожи. Я всегда считал, что все дети спеков — пятнистого народа — рождаются, ну… с пятнами. Возможно ли, что спеки появляются на свет вовсе не спеками?

Думаю, из-за того, что бодрствовал, я острее ощутил, как у мальчика-солдата начался жар. Его кожа пылала, а крошечные ранки начали зудеть. Он что-то пробормотал во сне и заворочался. Не просыпаясь, поскреб одну руку, затем вторую. Снова заворочался, отчего Оликея с Ликари недовольно заворчали, а потом провалился в более глубокий сон. Почти сразу же его жар еще усилился.

Он был болен. Серьезно болен. Он заразил чем-то мое тело, а я оказался заперт внутри него, безголосый и бессильный. Каждое место, где кристалл пронзил кожу, теперь отвратительно зудело, гораздо сильнее, чем укусы насекомых или любые ожоги, какие когда-либо случались со мной. Когда он во сне расчесывал ранки, я чувствовал, как они вздулись и набухли. Потом что-то лопалось, и по коже текли кровь или гной. Я отчаянно жаждал встать и подойти к воде, чтобы промыть раны, но мне никак не удавалось его разбудить.

Он спал, и, по мере того как нарастал жар, его сны делались ярче и живее и становилось все труднее не обращать на них внимания. Ему снился лес невероятно зеленого цвета и ветер, который раскачивал его, точно волны в океане, и по этим волнам плыли корабли с разноцветными парусами, лавирующие между крон. Это был причудливый сон, полный ярких красок и изменчивых форм, и он меня совершенно заворожил. Я даже испугался, что мой здравый рассудок поддастся его лихорадке.

А потом я почувствовал, как он покинул свое тело.

Это ощущалось очень странно. На миг мне показалось, что я остался один в терзаемой лихорадкой оболочке. Я отчаянно попытался снова захватить власть над собственной плотью, но тут же, словно подхваченный течением реки, был выдернут из тела. Это напоминало падение в глубокую шахту. Я ощущал себя бесформенным и изменчивым, но потом заметил ту часть себя, которая была мальчиком-солдатом, и ухватился за нее, точно за гриву скачущей лошади.

Он странствовал по снам. Я понял это сразу же, хотя мои путешествия по снам даже отдаленно не напоминали это — так стремительная река отличается от тихого пруда. Это было странствие по бреду, подстегнутое мучающим его тело жаром. Он метался от одного сознания к другому, без цели и остановок, точно пойманная рыба в ведре с водой. Мы слегка задели сны Оликеи, воспоминание о совместных утехах плоти, и тут же ринулись к Лисане. Он яростно бился вокруг нее, словно птица, пытающаяся прорваться сквозь стекло, но не чувствовал, как я, что и она в ответ потянулась к нему, пытаясь поймать и удержать связь между ними, а потом жалобно вскрикнула, когда он умчался прочь.

Меня ошеломило то, что следующим спящим, кого я увидел, оказался мой отец. Я недоумевал, почему мальчик-солдат нашел его, но потом сообразил — он ведь был и его отцом тоже. Спал он неглубоким сном пожилого человека. Чума спеков и удар состарили его прежде срока. Ему снилось, что он снова облачен в ладную зеленую форму и командует фланговой атакой, препятствуя отступлению врага. Во сне он сражался с жителями равнин, что размахивали боевыми топорами, сидя верхом на голенастых белых лошадках, но я увидел его больным и усталым, и его испещренные старческими пятнами руки чуть подергивались на одеяле. Мы ворвались в его сон, и я скакал рядом с ним, такой же отважный, как и он сам, вновь верхом на Гордеце. Отец оглянулся на меня, и единственный безумный миг он радовался и гордился собственным сыном. Я знал, что ворвался в нежно любимый им сон, в котором я ответил всем его ожиданиям. Но едва мое сердце потянулось к нему и смягчилось, я начал распухать так, что пуговицы на моей рубашке не выдержали и посыпались на землю, непристойно обнажая бледную трясущуюся плоть.

— Почему, Невар? Почему? Я ждал, что ты повторишь мой путь с начала и до конца! Почему ты не смог стать хорошим солдатом ради меня? Если мне суждено было оставить после себя единственного сына, почему ты не сумел выполнить свою задачу? Почему? Почему?

Его разбудили собственные приглушенные стоны, и он вырвался из нашего общего сна. На миг я увидел его комнату в Широкой Долине, заметил краем глаза камин, его постель и стоящий подле нее поднос со множеством бутылочек с лекарствами.

— Ярил? Ярил, где ты? Неужели и ты меня оставила? Ярил? — Он звал мою сестру, точно испуганный ребенок — няньку.

Мы оставили его там, сидящим на кровати и повторяющим имя Ярил. Сердце мое разрывалось, и это меня потрясло. Я мог злиться на отца, даже ненавидеть его — пока видел в нем равного мне мужчину. Теперь же, когда он превратился в жалкого испуганного старика, весь гнев испарился из моей души. Мне вдруг стало невыносимо стыдно, что я причинил ему столько боли и бросил одного. В тот миг не имело ровно никакого значения, что он сам от меня отрекся и выгнал из дома. Ребенком я всегда чувствовал себя под защитой его суровости. Сейчас же он жалобно призывал единственное дитя, оставленное ему судьбой, одинокий и заброшенный, лишившийся сына в мире, где ценились только сыновья.