Пугал только набор цифр на пачке – получалось, что срок хранения этих пельменей истек полтора года назад. Но абсолютная твердость продукта, как вечная мерзлота, все-таки внушала какую-то надежду.

«Мамонтенок Дима пролежал в таком состоянии десятки тысяч лет. И ничего, не протух, – решил про себя Юрий. – Нас этим не напугаешь. Даже поговорка такая есть – в солдатском желудке и топор сгниет!.. А солдатский очень хорошо рифмуется с адвокатский. Эти пельмешки… В адвокатском желудке… Хоть не переварятся, так сгниют».

– Значит, им туда дорога, значит, им туда дорога, значит, им одна дорога! – сменив мотив, снова запел он, помешивая всплывающие в бульонной пене пельмени.

И на вкус они оказались довольно противными. Пару штук через силу проглотил, а остальное с горьким сожалением вылил в унитаз.

Пришлось ограничиться печеньем. И твердо решил – сегодня же сделать закупки, организовать стратегические запасы напитков и продовольствия. Слава богу, что локтевские деньги еще не все кончились.

Вдруг зазвонил телефон! Но не обычный, тот, что на столе, а сотовый – в кармане пиджака.

– Слушаю вас, – Гордеев в паузе вытер кухонным полотенцем губы. – Да, доброе утро.

– Юра. Ты только не очень волнуйся. Тут у нас очередное ЧП случилось, – следователь Антоненко говорил быстро и четко. – Все уже прошло. Все в порядке. Но тебе лучше было бы приехать. В следственный изолятор. Только иди в медсанчасть. Разрешение на свидание я уже оставил. Тебя проведут. Это в середине. Я там предупредил, так что… Не пугайся.

– Да что там стряслось?

И Борис коротко и по-деловому рассказал о случившемся этой ночью в Бутырском следственном изоляторе.

По показаниям сокамерников, накануне вечером Игорь Игнатьев вел себя как обычно, никак не выдавая своих намерений. Но поздно ночью неслышно поднялся с нар, нервно ходил по камере, слушал что-то, прикладываясь ухом к железной двери. Старик, мучающийся хронической бессонницей, рассказал все в деталях. Он-то, собственно говоря, и спас Игнатьева.

Промаявшись так около часа, Игорь сел на пол под дверью и снял джинсы. Раскусив зубами толстый «шаговый» шов, вынул нитки, скрутил, и получилась прочнейшая веревка. Не зря на лейбле «Левайса» две кобылы не могут эти джинсы разорвать – нитки там на века.

Вот этой веревкой он и решил убить себя. Попросту повесился. Но кожа лопнула – много крови… Пока старик разглядел, пока сообразил, что дело плохо, пока сокамерников разбудил, пока вертухая дозвались… В общем, что ни говори, еле спасли. Горло, говорят, быстро зашили. Разговаривать может. Хотя и очень слаб.

– Юра, ты в этом что-нибудь понимаешь? Почему он это сделал? Что тут такого? Он же не псих! И заключение психиатрической экспертизы есть! Ведь имеет же этот поступок какой-нибудь разумный смысл? Какая тут психофизика? Психоанализ давай разворачивай! Тут же прячется что-то очень важное!

– Конечно, надо покопаться. Это дело, Борис, гораздо серьезнее и сложнее, чем кажется. Но ты же сам понимаешь, что не будет человек убиваться самым натуральным образом, если он сам себя под расстрел готовит. Абсурд! Мне кажется, это самоубийство могло бы иметь основания, если бы не только я, но и ты, следователь, постоянно демонстрирующий обвинительный уклон, вдруг засомневался в его виновности. А он почему-то настаивает. Вот тогда… Другой разворот. Смертник убил бы себя. То есть принял бы смерть чуть раньше. Но дело бы довел до логического завершения. Потому что тебя начальство заставило бы прекратить это дело ввиду смерти обвиняемого. Сам посуди, обвиняемый, на которого имеется куча свидетельских показаний, улик и собственноручное признательное показание после добровольной сдачи правосудию, трагически погиб. Дело – в архив! Никакого продолжения. Ясно? Как божий день.

– Тоже мне… Что-то и в твоей версии не сходится. Он же судью убил. Он! Куда свидетелей деть? Они что, все враз ослепли? Да его десятка полтора людей опознали сразу, без раздумий, категорически. Ладно, свидетели ослепли. Но почему он тянет эти убийства на себя? Тут пришло его заключение из института Сербского. Все в норме. Вменяем и прочее. Может, черная страховка? Он – смертник, а кто-то из родни или близких получает большие бабки?

– Все может быть в этом лучшем из миров, – философски заметил Гордеев. – Ты когда там будешь?

– У меня еще тут часа на полтора. Так что… Приезжай на свидание. Я попозже подскочу.

– Удачи тебе, старина!

– Ты там тоже… Будь осторжнее в выборе слов.

– Договорились.

И Гордеев помчался в Бутырку.

Вошел в СИЗО с улицы, там, где железные ворота для проезда автозаков.

Гордеев прошел один контроль, а у следующих ворот опять снова здорово! Опять вытаскивать документы и подробный рассказ, кто ты, откуда и зачем, кто выдал разрешение на свидание с подзащитным:

– Кто разрешил? – По телефону сверяются.

Вызвали дежурного офицера. Выделили сопровождающего.

Зашли в тюремный корпус – лестницы, коридоры, сетки, решетки, замки, дежурные, всюду железные двери с окошками.

Вышли во внутренний двор.

Изнутри тюремные стены опутаны тонкими нитями – из окна в окно протянуты прочные бечевки, по которым курсирует тюремная почта. Так «малявы» переправляются из камеры в камеру. Снизу вверх, сверху вниз. Справа налево и слева направо. В любом направлении. Каждая новость по этим веревочкам мгновенно распространяется по всей Бутырке. И совершенно бесполезно бороться с этим. Пробовали. Только хуже выходит. Вот и сейчас сразу несколько белых пакетиков в разных местах медленно ползут по красной кирпичной стене от одного закрытого ржавым металлом окна к другому такому же. Больничная часть Бутырки.

Больничная палата ничем не отличается от военного госпиталя. Разве только настенная агитация иного свойства. Плакатики другие. А так…

– Игнатьев Игорь Всеволодович, – тюремный врач указал на кровать в углу.

Там под одеялом лежал худой парнишка с наголо остриженной головой и забинтованной до ушей шеей. К его бледным и тонким рукам были приклеены пластырем тонкие прозрачные трубочки, соединяющие иголками синие вены с мерными банками двух капельниц.

– Он может говорить? – Гордеев спросил врача.

– Повреждена только кожа. Мелкие сосуды. Капельницы поставили, потому что отказывается нормально есть. Суицидальные намерения еще не преодолены. Вот и кормим насильно. Говорите, сколько хотите. Если вам удастся его расшевелить. Это было бы даже полезно. Отвлечь его от мрачных мыслей.

– Я постараюсь. Сколько у меня есть времени?

– Сколько вам надо, столько и есть.

– Спасибо.

С соседних и дальних коек на Гордеева, не спуская глаз, настороженно смотрели болеющие арестанты. Видать, не часто сюда приходят проведывать с воли.

Адвокат поставил стул поближе к постели Игнатьева, сел, наклонился.