Ребята с короткой стрижкой профессионально-быстро кинулись на прокурорский возглас, и, если бы Саблин не отмахнулся раздраженно от верной охраны, я был бы уже в наручниках. Или коротко стриженные ребята – в нокауте. Кому бы больше повезло.

– Какой, к черту, суд? – сказал Генеральный уже тише. – Как вы не понимаете! Стоит ему позволить стать депутатом – и все! Прокуратура бессильна. Дума никогда не отдаст своего, даже если мы соберем тысячи доказательств, что «ИВА» – афера из афер… Да хрен с ней, с «ИВОЙ», в конце концов! Если мы соберем данные, что Иринархов зарезал дюжину человек, – все равно нам его не отдадут. А президент не станет распускать Думу из-за одного мерзавца. Скорее он меня пошлет в отставку…

– Но у вас ведь нет никаких доказательств, что Иринархов – еще и убийца, – возразил я, хотя уже и понимал всю бесполезность спора с Генеральным. Такие люди предпочитают стоять на своем и идти до конца. – Только подозрения, которые к делу не подошьешь. Я не исключаю, что он и есть Джек-Потрошитель, вроде Чикатило. Однако то давнее дело закрыто по причине отсутствия улик. И вряд ли будет теперь возобновлено. Срок давности, наверное, уже истек.

Саблин поглядел на меня исподлобья.

– Вы много знаете, господин Штерн, – сурово сказал он. – Это похвально. Вы случайно сами не разрабатывали «ИВУ»? Какой-нибудь там частный заказ… нет?

Я отрицательно покачал головой, проклиная свой длинный язык. Конечно, в том, что мне сообщил Властик Родин, не было особого секрета. Но ход мыслей Генерального меня несколько испугал. Следующим ходом Саблина стало бы тактичное предложение Якову Семеновичу Штерну поработать на пару с Генпрокуратурой, изобличая злодейства «ИВЫ» и ее руководителя. Я представил на мгновение, как мы вместе с Саблиным потрошим очередной сейф на улице Щусева – и мне чуть не стало дурно. Хотя, в отличие от профессора Трезорова, я еще ничего не успел выпить… Про себя я обозвал себя трижды кретином. Решил, понимаете, блеснуть своей осведомленностью. Штирлиц подумал, не сболтнул ли он чего лишнего… Тьфу!

На мое счастье, вопрос Саблина оказался риторическим.

– Вы много знаете, – повторил Генеральный с мрачной задумчивостью. – Но даже вы не знаете всего. Есть вещи, по сравнению с которыми даже Джек-Потрошитель кажется простым уличным хулиганом. Вчера, например, я узнал факт, настолько странный…

На этом самом месте прокурорской фразы между нами неожиданно влез Гоша Черник. Он был очень веселый, уже на хорошем взводе. Обычное, между прочим, для Гоши состояние. Он мне сам поведал однажды, что без двух рюмок водки и соленого рыжика вообще свой творческий день не начинает. К тому же здесь явно пахло отнюдь не двумя рюмками. Казалось, даже его выходной пиджак блестел больше обычного.

– Прошу прощения, – сказал писатель довольно бодро. – Через пять минут начинаем… как ее… торжественную часть. Пока все здесь еще на ро… то бишь на ногах.

– Подожди, Гошка, – недовольно проговорил Саблин. – Ты меня перебил. Так о чем это я говорил?

– О странном факте, – напомнил я, искренне надеясь, что речь пойдет не о таинственном обстреле из гранатомета квартиры Девочки-Нади. Однако Генерального понесло совсем в другую область,

– Вы можете себе представить, Яков Семенович, – сказал он, болезненно морщась, – чтобы человек за день забыл английский язык, которым владел чуть ли не с детства?

– Я могу представить! – немедленно встрял Черник. – Если его звездануть каменюгой по башке, он тебе не только английский – папу с мамой забудет. Вот в моем последнем романе…

– Да я не об этом! – сердито помотал головой Саблин.

– Я пока что-то не улавливаю, – медленно проговорил я. Я действительно не понимал, что Саблин хочет сказать.

– Хорошо… – сказал Генеральный с не понятным мне угрюмым ожесточением. – Вы Достоевского читали?

– Преступление и наказание? – удивленно переспросил я, совсем некстати вспомнив, как сегодня по ТВ Саблин, отругиваясь от журналистов, раздраженно приписал этот роман своему приятелю Чернику.

– Вовсе нет! – воскликнул с досадой Генеральный, опять невольно повышая на меня голос. Охрана опять недвусмысленно приняла боевую стойку. – Вы же умный человек, господин Штерн! Книжки, наверное, в школе читали не только по программе?

– Разные читал, – ответил я с обидой. Я вдруг обратил внимание, как быстро Саблин перешел в разговоре с задушевного Яков Семенович на официальное господин Штерн. Хорошо еще, что не гражданин Штерн! Видимо, я его уже здорово вывел из себя.

Наш разговор о Достоевском неожиданно обозлил поддатого Черника.

– Все-все! – оскорбленно заявил он, глядя на часы. – Мое терпение лопнуло! Никаких сегодня разговоров о чужих книгах, только о моих. Тебе, между прочим, – обратился он к Генеральному, – сейчас речь обо мне произносить. Сначала я сам выступлю, потом профессор, а потом ты. Речь написал?

– Набросали мне тут кое-что референты, – пожал плечами Саблин. – Надо, кстати, проглядеть.

– Раз надо, то прогляди, – командирским голосом проговорил Гоша. – А потом я еще сам посмотрю. Чтобы вы ничего не напутали с вашими референтами.

Генеральный покорно вытащил из кармана сложенный лист бумаги, хотел что-то мне сказать, но, как видно, передумал.

– Пойду… – только и произнес он, водрузив на нос очки, и, заглядывая в шпаргалку, направился из фойе в театральный зал. Охрана потрусила за ним, бдительно оглядывая все вокруг.

Когда прокурор скрылся из виду, Гоша спросил меня с подозрением:

– О чем это вы разговаривали с Саблиным? Мне его только-только удалось развеселить, а теперь он опять чернее ночи…

Я ответил кратко:

– О делах разговаривали. О текущих.

Черник скривился:

– Об этом кренделе, который в Лефортово сидит, что ли, толковали?

– И о нем тоже, – не стал лукавить я.

– Вот идиот! – сердито обозвал меня Гоша. – Я ведь его специально сюда выманил, чтобы он отдохнул хоть на час от этого дебилизма. Думал, хоть ты поймешь… Просто потреплешься с ним на посторонние темы. Ты ведь мастер разговорного жанра.

– Интересно, о чем бы я стал трепаться с Генеральным? – полюбопытствовал я. – О погоде?

– Мало ли прекрасных тем? – гнул свое Черник – Погода, девочки, смешные случаи из практики. Мог бы рассказать, как тебе гранату бросили в лифт.

– Ага, обхохочешься, – огрызнулся я. – Еще можно рассказать, как мне пулю из плеча вырезали без наркоза. Или о семейной жизни с Натальей. Веселенькое было бы у нас общение!

– А чего, интересные темы, – сказал Гошка, не задумываясь. – Об Иринархове сегодня он бы и в Думе смог наговориться…

От ближайшего фуршетного столика при этих черниковских словах отделился молодой человек – румяный, полненький, очень довольный жизнью. Глаза его задорно поблескивали. В руках он держал подносик с бутербродом и двумя полными рюмками. Кажется, это был последний трофей, захваченный им с фуршетного стола. Больше поживиться было уже нечем. Я спохватился, что за разговором так ничего и не успел съесть.