которая была на этом вечере вместе с Мясиным, сказала мне, что я ему понравилась в «Ланях» и что он хотел бы включить меня в свой Балет Монте-Карло.

Отлучившись на спектакль в Канны, мы вернулись в Ниццу дать добавочное представление. В нем я танцевала свою любимую Диану, чувствуя себя в том состоянии, когда выступать на сцене — блаженство. Публика, видимо, это понимала, и балет шел, как говорится, на ура.

В антракте ко мне в уборную зашел Померанцев — красивый, стройный старик в безукоризненном фраке, радостный, взволнованный успехом — и передал приглашение от Волкова на ужин после спектакля, который он устраивал в мою честь: оказалось, что в этот день были мои именины. Мы с Померанцевым весело проболтали несколько минут. Звонок оповестил о конце антракта. Помахав мне рукой на пороге, улыбаясь, Померанцев сделал шага два по коридору и… умер… В одну секунду.

Так трагически кончился этот счастливый день. На следующее утро мы уезжали в Испанию.

Поезда были тогда нечастыми. Благодаря организаторским способностям Сингаевского (теперь нашего администратора) намеченные им три пересадки никогда не совпадали с действительностью. Путешествовали мы в третьем классе (теперь не существующем) на деревянных скамейках в переполненных купе. После тридцати двух часов езды по прибытии в Барселону вид у нас был сильно потрепанный и настроение… соответствующее. Но новая страна, где нам все понравилось, молодость и яркое солнце быстро поправили дело. К спектаклям, начавшимся 1 февраля в Театро Нуэво, мы приступили с удовольствием.

Как хорошо было в Испании! На торжественном открытии наших гастролей нарядная публика заполнила зал до отказа. Ночью, после спектакля — а они начинались в десять вечера, — жизнь в городе кипела ключом. В отелях чопорные официанты подавали в два часа ночи полный ужин из восьми блюд.

В девять утра только мы одни под изумленными взглядами дворников плелись на репетицию: «Уж эти русские! Ну кто же работает в такую рань!»

Успех балета был огромным, но «Болеро» откладывалось со дня на день. Нижинская все не могла решиться представить свое детище испанцам. «Настоящие» испанцы тем не менее прекрасно поняли равелевскую интерпретацию их национальных танцев и восторженно приняли постановку.

Постепенно мое положение осложнялось тем, что из-за нехватки денег я не запаслась в Париже нужным количеством балетных туфель, которые каждый должен был обеспечивать сам. Выписывать их было слишком долго, а в Испании вообще не найти. Не знаю, что бы со мной сталось, если бы меня не научили поддерживать их существование с помощью столярного клея и хитроумных манипуляций.

Радуясь успеху турне, Нижинская не забывала, однако, своих обычаев.

В кафе на Рамбла мы с Таней как-то утром попивали кофе. Нам представился уже немолодой элегантный господин — директор театра, где мы выступали. Он учтиво отозвался о наших спектаклях и наших танцах.

Мимо кафе проходила Бронислава Фоминична. Она издали поманила нас и тотчас обрушилась с упреками… за тайные интриги!! Артистам незачем беседовать с директорами!! Мы просто потеряли дар речи. Оправдываться было бесполезно. Мы умудрились не обидеться. Спасибо еще, что этот инцидент она скоро забыла.

Обратный путь вел нас в Италию, на сей раз с четырьмя пересадками и двумя таможенными контролями. Кажется, в Милане я наотрез отказалась вылезать еще раз из поезда. Переутомление взяло верх, и все сделалось безразличным. Серж Ренов, один из наших солистов, на руках вынес меня из вагона и, встряхнув, поставил на перрон. Пришлось стоять — ничего не поделаешь.

В Брешии мы прямо с поезда попали на репетицию танца кормилиц из «Петрушки», который на свой вкус подготовил местный балетмейстер.

Облаченные в короткие тарлатановые пачки всех цветов радуги, кордебалетные дамы, уже на возрасте, сложив пухлые ручки калачиком, лихо задирали ноги в туфлях на косках. Удержаться от смеха было крайне трудно, но зато это усилие позволило нам дотянуть до конца репетиции, не заснув от усталости.

Один из чудесных итальянских городов — Брешия в Ломбардии — в своем театре XVIII века каждый год устраивал двухмесячный оперный сезон. Самые знаменитые певцы Италии пели там оперы национального репертуара. На сей раз среди них были «Паяцы» Леонкавалло. Главную роль исполнял Тито Скипа[196]. Чтобы дополнить этот короткий спектакль, Брониславу Фоминичну пригласили поставить «Петрушку»[197]. Кордебалет был местный, но солистов она предусмотрительно привезла с собой. (Мужчин у них, кстати, вообще не было.) Балерину она танцевала сама. Мы легко справились со своими ролями. Десять дней в Италии оказались приятными каникулами.

Нравы в театре Брешии были патриархальными. На первой репетиции, происходившей в старинном фойе, спускаясь по монументальной лестнице, я заметила, что на меня были устремлены все взгляды. Наша репетиционная форма привела в изумление. Не дойдя до нижней ступеньки, я поняла, что местные танцовщицы изучали, из чего были сделаны наши трико и туники.

Тито Скипа пел лишь тогда, когда был в голосе. Если певец полагал, что это не так, — спектакль откладывался.

Чтобы несколько приукрасить оперу какого-то современного композитора, которую скрепя сердце давала дирекция, Брониславу Фоминичну попросили ввести в нее балет. Нас было только пять девушек, большая часть труппы прямо из Испании вернулась в Париж. Нижинская поставила красивые танцы. Отказавшись от предложенных нам костюмов, неподходивших ни к хореографии, ни к музыке, мы сами сшили себе довольно декоративные туники.

Видимо, свыше было начертано, что в Брешии нам доведется повеселиться. Наше появление на сцене в качестве нимф происходило из люка. Мы выкарабкивались из него как могли. Перед нами на возвышении восседал толстопузый старый певец (не помню его фамилии). Огромный венок из роз украшал его лысую голову, из-под короткой юбочки хитона торчали волосатые ноги. Орфей (это был он!) смотрел на нас потухшим взором. В одной руке он держал золотую лиру, другой почесывался. На нас напал безудержный смех. Хорошо, что начинался наш танец, из кулисы на нас грозно смотрела Нижинская. Новинка успеха не имела, за исключением балета, удивившего публику непривычным качеством. По окончании спектакля мы вышли поклониться позади певцов. Скандальная дерзость эта привела Орфея в ярость. На итальянских сценах в операх балету кланяться не полагалось.

Для того чтобы купить балетные туфли у Николини, знаменитого в ту пору мастера, я поехала в Милан, где мой давнишний приятель Кока Бенуа был главным художником в Ла Скала. Он пригласил меня в ресторан пообедать. Спектакля у нас в тот вечер не было, и я охотно согласилась. За болтовней я опоздала на поезд. Следующий доставил меня в Брешию во втором часу ночи. В комнате отеля,