— Не сомневаюсь в этом, — ответила Изольда, — тем или иным способом, но он сумеет заставить молчать.

Управляющий смущенно улыбнулся, но она даже не взглянула на него, и он, выйдя вперед и взяв под уздцы обоих пони, на которых сидели девочки, повел их под арку, кивком головы призывая Робби сделать то же самое и вывести нянькину лошадь. Изольда дошла с ними до ворот, и я просто разрывался между необходимостью и желанием. Необходимостью следовать за этой группой, ведомой Роджером, и желанием задержаться и смотреть на Изольду, которая стояла одна и махала рукой вслед своим детям, не ведая о том, что рядом с ней был я.

Я знал, что не должен касаться ее. Знал, что даже если сделаю это, она все равно ничего не почувствует, для нее это будет не более чем дуновение ветерка, даже еще меньше, ведь я не существовал в ее мире и не мог существовать, поскольку она была живая, а я лишь призрак без формы и обличья. А если я доставлю себе это секундное, бессмысленное удовольствие и дотронусь до ее щеки, все равно никакого контакта не получится, она просто тут же исчезнет, и я останусь один на один со своими приступами головокружения, тошноты и неизбежного раскаяния в содеянном. К счастью, меня освободили от необходимости выбора. Она махнула рукой в последний раз, глядя прямо мне в глаза и сквозь меня, а затем повернулась и через двор направилась к дому.

Я же полем последовал за всадниками. Изольда и Бодруган еще несколько часов проведут наедине. Возможно, они займутся любовью. Я надеялся и с каким-то безрассудством даже желал, чтобы именно так и случилось. У меня было такое чувство, что им отпущено очень мало времени, как, впрочем, и мне.

Дорога пошла вниз к броду, где стремительная река, миновав мельницу и прочертив долину, соединялась с соленой водой морского рукава. Был отлив, и ее легко можно было перейти вброд. Подойдя к воде, Роджер бросил поводья и, шлепнув по крупу одного, потом другого пони, пустил их галопом: дети, попав под дождь из водяных брызг, визжали от восторга. Потом дошла очередь до третьей лошадки, на которой ехали Робби с нянькой — девушка так истошно завопила, что крик, наверное, был слышен по всей долине. Из кузницы на том берегу реки навстречу им вышел кузнец (на то, что это была кузница, указывали горн, наковальня подле него да лошади, ожидавшие, чтобы их подковали); он широко улыбался. Потом, выхватив пару мехов у стоящего рядом парня, направил струю воздуха прямо на няньку, так что все ее юбки, тяжелые от воды, взлетели кверху.

— Ну-ка принеси сюда из огня прут, сейчас мы ее немного согреем, — крикнул Роджер, и кузнец сделал вид, что пытается схватить раскаленный докрасна железный прут. Искры летели во все стороны, а Робби, полузадушенный ошалевшей нянькой, корчась от смеха, вонзил каблуки в бока лошади, которая начала брыкаться пуще прежнего. Посмотреть на эту забаву из мельницы, находившейся по эту сторону реки, вышли мельник и его помощник. Я увидел, что это были монахи, а во дворе мельницы стояла повозка, и еще двое монахов нагружали ее зерном. Они прекратили работу и, улыбаясь во весь рот, глядели на всадников. Один из них приложил руки ко рту и заухал как сова, а его приятель быстро захлопал руками над головой, изображая крылья.

— Выбирай, Элис, — крикнул Роджер, — что тебе больше нравится: огонь и ветер в кузнице у Роба Розгофа или пусть лучше святые братья привяжут тебя за юбку к мельничному колесу?

— К мельничному колесу, к мельничному колесу, — в восторге закричали дети, поверив, что Элис действительно опустят под воду.

Как веселье внезапно началось, так внезапно оно и закончилось. Роджер, перейдя брод — вода доходила ему до бедер — снова взял под уздцы лошадей и свернул на дорогу, которая вела направо через долину, и Робби с нянькой поехали следом.

Я уже собрался переходить брод, как вдруг один из работавших во дворе мельницы монахов снова издал крик — во всяком случае, мне показалось, что это сделал монах, — и я обернулся посмотреть, что он еще придумал, но вместо монаха увидел небольшую легковую машину, за рулем которой сидел рассвирепевший водитель. Машина с визгом затормозила прямо у меня за спиной.

— Купи себе слуховой аппарат, если глухой! — заорал он, объезжая меня, и чуть при этом не угодил в кювет.

Я стоял, тупо глядя вслед удалявшейся машине: трое человек на заднем сиденье, разодетые по случаю воскресного выхода в свет, в полном оцепенении уставились на меня в окно.

Время сыграло со мной злую шутку, все произошло слишком быстро и слишком неожиданно. Не было больше никакой реки, бурлящей под мельничным колесом, никаких брызг, никакой кузницы на противоположном берегу. Я стоял посредине Тризмиллской дороги, проходящей по дну долины.

Я облокотился на ограду низенького мостика, перекинутого через болотистый участок. Как нехорошо получилось: из-за меня вся компания чуть не въехала в кювет, да и я сам едва уцелел. Я не мог уже извиниться перед ними, поскольку машина скрылась из вида за холмом. Я сел и несколько минут сидел без движения, ожидая, не начнется ли реакция, но все было нормально. Сердце только билось немного учащенно, но это было вполне естественно — я еще не оправился от испуга. В общем, я легко отделался. И водитель абсолютно ни при чем, я сам во всем виноват.

Я пошел вверх по дороге до того поворота, где оставил машину, сел за руль и несколько минут просто сидел, боясь, как бы не началась путаница со временем. Мне нельзя было возвращаться к церкви, пока голова окончательно не прояснится. Образ Роджера, сопровождавшего детей, которые ехали на пони через долину, был еще слишком жив, но я прекрасно знал, что он принадлежит тому, другому, миру, который уже исчез. Дом на берегу превратился в заросший травой карьер под названием Граттен, в котором, кроме утесника и жестяных банок, не было ничего примечательного. Бодруган и Изольда больше не объяснялись друг другу в своих чувствах. Я вновь жил в моей реальности.

Я посмотрел на часы и не поверил своим глазам. Стрелки показывали половину второго. Заутреня в церкви св. Андрея закончилась уже часа полтора назад, а может быть, и больше.

Испытывая угрызения совести, я завел машину. Препарат обманул меня, совершенно невообразимо растянув время. В доме я провел никак не более получаса, потом еще минут десять шел за Роджером и детьми до брода. Все закончилось очень быстро, я ведь и успел-то самую малость: ну послушал у окна, посмотрел, как дети садились на пони, и все. Сейчас меня больше беспокоило воздействие препарата, чем предстоящее объяснение с Витой, которой я в очередной раз буду глупо врать, что, дескать, гулял и заблудился. Почему же время так растянулось? И тут я вспомнил, что, отправляясь в прошлое, никогда не смотрел на часы, мне просто это в голову не приходило, и потому никак нельзя было понять, сколько времени продолжались мои путешествия: их солнце было чужим солнцем и их небо — чужим небом. Определить временные границы действия препарата не представлялось возможным. Как всегда, когда что-то было не так, я винил Магнуса. Он должен был меня предупредить.

Я подъехал к церкви, но, конечно, там никого не было. Вита с мальчиками, вероятно, ждала какое-то время, трясясь от ярости, а затем попросила кого-нибудь подвезти их до дома или взяла такси.