— Даже если и так, — сказал Бодруган, — не мое это дело.

— Пока не твое, — ответила она ему, — но боюсь, как бы Маргарет, вслед за Джоанной, не стала слишком доверять его познаниям в области трав. Ты знаешь, что в последнее время он пользует также и вашу семью?

— Нет, впервые об этом слышу, — сказал он. — Я ведь был на Ланди все это время. Маргарет предпочитает жить в Трилауне — Ланди и Бодруган ее не устраивают: они слишком открыты всем ветрам.

Он поднялся со скамьи и начал ходить взад и вперед по траве. С любовными играми было покончено, проблемы семейной жизни — они не давали забыться надолго. Мне было их искренне жаль.

— У Маргарет слишком много фамильных черт Шампернунов, как и у бедного Генри, — продолжал он. — Любой священник или монах, если ему вздумается, легко может заставить ее поститься или изнурять себя молитвой. Ничего, с этим я разберусь.

Изольда тоже поднялась со скамьи и, подойдя к Бодругану, положила руки ему на плечи и посмотрела прямо в глаза. Если бы я высунулся из окна, то мог бы до них дотронуться. Как они все же были малы, на несколько дюймов ниже взрослого человека среднего роста в наше время, хотя он был хорошо сложен, силен, голова правильной формы, приятное лицо и обаятельная улыбка, а она тоненькая, точеная, как фарфоровая статуэтка, ростом не намного выше своих дочерей. Они стояли обнявшись и целовались, а я снова почувствовал странное волнение, смутное ощущение обделенности, чего я никогда не испытал бы в наше время, если бы наблюдал за двумя влюбленными из окна… Невероятная сопричастность, невероятное сострадание. Да, именно сострадание. Я не сумел бы объяснить, откуда взялось это странное ощущение соучастия во всех их действиях и поступках, может, оттого что, попадая к ним из своего мира, я с особой остротой чувствовал, как они уязвимы и, так сказать, более смертны, чем я сам. Ведь мне было доподлинно известно, что оба они превратились в прах шесть веков назад.

— Присмотри тоже и за Джоанной, — сказала Изольда. — Прошло два года, а брак с Джоном для нее по-прежнему лишь мечта, из-за этого ее характер заметно испортился. Она может оказать его жене такую же услугу, какую оказала своему мужу.

— Она не пойдет на это, да и Джон тоже, — ответил Бодруган.

— Она пойдет на все, если того требуют ее интересы. Не пощадит и тебя, если встанешь на ее пути. У нее лишь одно желание, — чтобы Джон стал смотрителем Рестормельского замка и шерифом Корнуолла, а она — его законной женой, леди Карминоу, хозяйкой всех королевских земель.

— Если такое и случится, я никак не смогу этому помешать, — сказал он.

— Ведь ты ее брат, — возразила Изольда, — попытайся, по крайней мере, отвадить монаха, чтобы он больше не вился вокруг нее со своими ядовитыми снадобьями.

— Джоанна всегда была своенравной, — ответил ее возлюбленный. — Она всегда делала только то, что ей нравилось. Я не могу постоянно следить за ней. Попробую поручить это Роджеру.

— Управляющему? Он связан с монахом, как и твоя сестра, — сказала Изольда с презрением. — Отто, прошу тебя, не доверяй ему. Ни того, что связано с Джоанной, ни того, что касается нас с тобой. Если он пока молчит о том, что мы с тобой встречаемся, то это только потому, что сейчас ему это выгодно.

Я снова посмотрел на Роджера и увидел, как лицо его потемнело. Мне так хотелось, чтобы кто-то позвал его из комнаты, и он не мог бы дальше присутствовать при этом разговоре. Слыша, с каким откровением и отвращением она говорит о нем, он мог возненавидеть ее.

— Он был со мной тогда в октябре, и если нужно будет, он снова сделает то же самое, — сказал Бодруган.

— Он был с тобой, потому что рассчитывал извлечь из этого немалую для себя выгоду, — ответила Изольда. — Сейчас ты ничем не можешь быть ему полезен, так зачем же ему рисковать из-за тебя своим положением? Стоит ему шепнуть одно лишь слово Джоанне, и беды не миновать: она передаст Джону, тот — Оливеру, и мы погибли.

— Оливер в Лондоне.

— Сегодня, может быть, и в Лондоне. Но для злобы всякий ветер попутный. Завтра он уже в Бере или Бокеноде. А на следующий день в Триджесте или Карминоу. Оливеру нет до меня дела: жива я или мертва, его не волнует, а женщин у него везде хватает, куда бы он ни поехал, но измена жены — это удар по его самолюбию, он никогда этого не простит. И я это знаю.

Между ними словно пробежала туча; тучи появились и на небе, над горами по ту сторону долины. Яркие краски летнего дня померкли. Исчезла целомудренность, а с ней разлитый в мире покой. В их мире. И в моем тоже. Несмотря на временную пропасть между нами, я в какой-то степени разделял их грех.

— Который час? — спросила она.

— Судя по солнцу, около шести, — ответил он. — Почему ты спрашиваешь?

— Пора отправлять детей и Элис, — сказала она. — Они могут начать искать меня и прибегут сюда, а им не следует видеть тебя здесь.

— С ними Роджер, — сказал он ей. — Он позаботится о том, чтобы они нам не мешали.

— Тем не менее я должна поцеловать их на прощание и заранее пожелать им спокойной ночи, иначе они ни за что не сядут на своих пони.

Она пошла вдоль лужайки, и как только повернула к дому, управляющий быстро вышел из своего укрытия и направился в другой конец зала. Я в растерянности последовал за ним. Значит, они не собирались оставаться в доме и едут куда-то дальше, может быть, в Бокенод. Но Бокенод, или Боконнок, как его теперь называют, находился, по моим представлениям, довольно далеко отсюда, а между тем дело шло к вечеру, и детей никак не успели бы доставить туда до наступления темноты.

Мы вышли из зала во двор и через арку прошли к конюшне. Там брат Роджера, Робби, седлал пони и усаживал девочек в седло. Он смеялся и шутил с их нянькой — ее уже водрузили на лошадь, которая никак не хотела стоять на месте.

— Она сразу присмиреет, если повезет двоих, — сказал Роджер. — Робби сядет вместе с тобой и будет тебя согревать. Скажи, ты как предпочитаешь, чтобы он сел спереди или сзади? Ему все равно, правда Робби?

Нянька, розовощекая деревенская девушка, таращила от восторга глаза и все повторяла, что прекрасно может ехать одна, — по этому поводу они с Робби еще немного похихикали, но тут в конюшню вошла Изольда, Роджер нахмурился и одним взглядом положил конец веселью. Он сделал шаг ей навстречу и с почтением склонил голову.

— Дети будут в полной безопасности с Робби, — сказал он, — но если желаете, я тоже могу поехать.

— Да, я желаю этого, — сказала она кратко. — Благодарю вас.

Он поклонился, и она направилась через двор к детям, которые уже сидели верхом, с поразительным проворством управляя своими лошадками.

— Я еще ненадолго останусь здесь, — сказала она им, целуя каждую по очереди, — и потом приеду. Смотрите, не подстегивайте пони, не гоните их. И слушайтесь Элис.

— Мы лучше вон его будем слушаться, — сказала самая маленькая, указывая своим крошечным хлыстиком на Роджера, — а то он скрутит нам языки, чтобы посмотреть, почернели они или нет.