— Кто это? — в первую очередь боярин поворотился, естественно, в сторону воинского лагеря, но славославия пели не там. Да и не было баб в ратном обозе.

— Сла-авься, сла-авься русский царь! Слава-а! Слава-а! Государю Иоанну Васильевичу долгие ле-е-ета!

Только теперь Петра Ивановича Шуйского стало достигать понимание невероятного: славу царю пели в осажденном Дерпте! И хотя возносящий голос звучал так громко, словно певунья находилась где-то совсем рядом, но растекался он именно со стен. Точнее — с какой-то из надвратных башен.

— Не стреляй, — предупредил воевода пушкаря, махнул рукой Антипу и понимающий его с полуслова холоп побежал в лагерь седлать жеребца.

— Слава! Слава! Слава!

Ворота города дрогнули, и стали медленно отворяться. Петр Шуйский не удержался, и протер глаза: они действительно открывались! Город, из которого на протяжении веков изливалась ненависть на славянского соседа, из которого многократно выходили воинские отряды, чтобы воевать Русь, который проповедовал ненависть к народу русскому и вере христианской, десятилетиями уклонявшийся от уплаты тягла практически без боя признавал превосходство русского оружия.

Или ливонцы собираются совершить вылазку?

Но нет: по величаво опустившемуся мосту на дорогу неспешно вышли почтенные, богато и мирно одетые мужи, некоторые из которых несли в руках блюда и небольшие подушечки.

— Черт! Антип, где ты там?! — боярин, забыв про солидность побежал следом за холопом и успел в лагерь как раз к тому моменту, когда раб вкладывал недовольно всхрапывающему туркестанцу в рот удила.

— Копаешься! — рыкнул боярин, вскакивая в седло, скинул шлем. Ехать с торчащим во все стороны из-под железа рыжим мехом ему показалось невместно. — Вотолу давай!

Боярин сам расстегнул изрядно попачканный и поношенный налатник, кинул его в снег, накинул на плечи поданный холопом плащ, подбитый дорогим горностаем, дал шпоры коню. Слава Богу, дядюшка догадался устремиться с несколькими своими боярами следом, и к мосту Петр Шуйский примчался не один, а с грозной свитой.

— Я есть милостью Божией епископ города Дерпта и окрестных земель, — вышедший вперед худощавый мужчина в красной рясе, четырехугольной баррете на голове и большим медным крестом на груди перекрестился и слегка поклонился. — Для меня великая честь приветствовать в доверенном мне городе великого русского воина и соратников его. Рады мы безмерно, что взор великого государя российского наконец-то обратился в нашу сторону и он пожелал принять нас под руку свою на вечные времена.

— Сла-авься, сла-авься русский царь! — прокатилось, заставив коня испуганно попятиться, над дорогой оглушительная здравница.

Епископ обернулся к одному из знатных горожан, взял у того шелковую подушечку с лежащим на нем небольшим золотым ключом и поднял ее над головой, протягивая Шуйскому:

— Мы умоляем тебя, воевода, от имени государя твоего принять ключи от нашего города и войти в него полноправным владетелем! Для доблестного русского воинства уже накрыты на площади перед ратушей праздничные столы. Все мы желаем поднять тосты за величие и непобедимость русского оружия.

— Слава! Слава! Слава! — опять оглушил всех присутствующих женский голос.

Петр Шуйский, все еще не веря в происходящее, принял ключи от города, растерянно оглянулся на дядьку.

— Я сейчас, стрельцов созову, — понимающе кивнул тот, поворачивая коня.

Въезжать во вражеский город в одиночку, без мощной охраны, боярин не решился и еще довольно долго гарцевал перед воротами, ожидая подхода ратников, и слушая восторженное песнопение, изливаемое словно божьими архангелами.

* * *

Наконец, выстроившись в длинную колонну, с бердышами на плечах, подтянулись стрельцы. Петр Шуйский ткнул коленями коня, и белоснежный жеребец медленно двинулся вперед.

В городе, прижимаясь спинами к стенам домов, высыпав на балконы, толпились горожане, размахивая еловыми ветками и выкрикивая громкие приветствия. Казалось — не захватчики и грабители пришли в эти земли, но освободители от иноземного рабства. Даже в казанских и астраханских ханствах не видели ратники столь восторженного приема! А на площади перед ратушей полыхали высокие костры, над которыми крутились на вертелах бараньи и козьи туши, на накрытых скатертями длинных столах возвышались горки пирогов и сладких булочек, стояли блюда с рыбой, мясом, кашами, глубокие миски с капустой и грибами. И, разумеется — кувшины, кувшины, кувшины с ароматным вином.

На ступенях ратуши стоял отдельный стол, накрытый для русского воеводы, его ближайших помощников, епископа и знатных горожан. Священник пригласил гостя туда и снова повторил:

— Радость для нас сегодня великая, воевода. Под руку русскую мы вступаем. Пусть займут твои люди места за этими столами и первый свой тост мы поднимем за нашего нового государя!

Происходящее напоминало сказочный сон: они пришли сражаться, а встретили искренних друзей, зачем-то долго рядившихся под непримиримых врагов. Шли покорять — а все только и мечтают отдаться под властную руку древней Руси.

— Вы хотите принять русское подданство? — повернув голову к епископу, переспросил Шуйский.

— Все, до последнего человека, — уверенно кивнул здешний правитель. — Надеюсь, нас признают v такими же русскими людьми, как всех прочих подданных государя Ивана Васильевича? С теми же правами и вольностями?

— Это я вам могу твердо обещать, — в порыве благодушия кивнул боярин. — И коли вы с такой радостью под руку царя стремитесь, то, думаю, и всех правителей местных он согласится на своих постах и с теми же правами оставить. Коли бунта от вас ждать не приходится, то к чему одних верных людей на других менять?

— Это даже больше, чем я ожидал, — покачал головой господин епископ, и поднял полный красного вина оловянный кубок: — Слава новому господину нашему, государю московскому Ивану Васильевичу!

— Сла-ава-а!!!

Возможно, истинный владелец этого тела придерживался другого мнения — но ему предстояло спать в глубоких закоулках души еще два долгих месяца, а демон пришел в этот мир не для того, чтобы терпеть лишения и тяготы войны, чтобы сражаться, проливать кровь и терпеть боль. Он пришел наслаждаться — и мирное принятие русского подданства с сохранением своего замка и своих слуг его устраивало более всего.

* * *

Но самым странным оказалось то, что в желании своем дерптский епископ был далеко не одинок. Когда в конце декабря, кроша копытами наровский лед, через реку ринулись отряды кованой конницы под предводительством Семена Зализы, обходя Нарву и устремляясь по приморскому тракту вглубь Ливонии, их ждали не закованные в железо рыцари, сжимающие в руках длинные копья, не ряды перегораживающих дорогу пикинеров, и даже не немецкие наемники с неуклюжими мушкетонами. У каждой крепости, каждого замка и каждого города их встречали знатные или просто уважаемые обитатели, с почтением держащие перед собой ключи от ворот. Единственное, о чем они просили победителей: это принять их под руку московского царя на тех же правах, что и город Дерпт.