— Они их тебе просто так дали? — насмешливо спросила она. — Бесплатно?

Кэролайн поглядела на меня:

— Сигареты?

Сюзанна рассмеялась и больше ничего не сказала. Поначалу такие случаи сбивали меня с толку, но потом я и их стала приплюсовывать к доказательствам: Сюзанна так недружелюбна с другими людьми, потому что никто не понимает ее так, как я.

Вот в чем я себе не признавалась, вот о чем почти не думала. О том, к чему все шло у нас с Сюзанной. Не думала о неприятном осадке, который оставался у меня всякий раз, когда она исчезала с Расселлом. О том, как не зная, что без нее делать, я потерявшимся ребенком прибивалась к Донне или Руз. Или как однажды она пришла, обдав меня запахом застарелого пота, и небрежно подтерлась тряпкой, как будто ей наплевать было, что я это вижу.

Я встала, заметив, как Кэролайн нервно теребит подаренный мной браслет.

— Ну, давай сигарету, — улыбнулась я ей.

Сюзанна взяла меня под руку.

— Но мы идем кормить лам, — сказала Сюзанна. — Нельзя, чтоб они оголодали. И померли.

Я замялась, и Сюзанна принялась играть моими волосами. Она вечно так делала: снимала репьи с рубашки, а однажды ногтем выковырнула у меня из передних зубов застрявший кусочек еды. Нарушала границы, давая понять, что их не существует.

У Кэролайн на лице было написано, что ей хочется пойти с нами, и мне даже стало немного стыдно. Однако я все равно пошла за Сюзанной, пожав плечами — извини, мол. Я чувствовала, как Кэролайн глядит нам вслед. Тайный детский интерес, безмолвное понимание. Видно было, что разочаровывается Кэролайн уже далеко не в первый раз.

Я рылась в холодильнике у матери. Банки с зацементировавшимися объедками. Целое семейство крестоцветных овощей тухнет, набухает в целлофановых пакетиках. Как обычно, есть нечего. Вот такие мелочи и напоминали мне о том, чего это я, собственно, не сижу дома. Я услышала, как в дверях зашаркала мать, зазвякали ее тяжелые украшения, и хотела было потихоньку улизнуть, чтобы с ней не встречаться.

— Эви, — крикнула она, войдя на кухню, — постой-ка!

Я задыхалась, потому что примчалась с ранчо на велосипеде, да еще и действие косяка не до конца выветрилось. Я старалась моргать как нормальный человек, смотреть на нее с пустым, ничего не выражающим лицом. — Ты так загорела, — сказала она, взяв меня за руку.

Я пожала плечами. Она легонько погладила волоски на моей руке — туда-сюда — и замолчала. Нам обеим вдруг стало как-то неловко. Я вдруг подумала, что она наконец-то заметила утечку денег из кошелька. Но ее гнева я не боялась. Я совершила нечто настолько из ряда вон выходящее, что все казалось нереальным, неопасным. Я все чаще ловила себя на мысли, что никогда здесь и не жила, — до того чужой я себя чувствовала, когда кралась по дому, чтобы выполнить какое-нибудь задание Сюзанны. Когда рылась у матери в ящике с бельем, копалась в шелке чайного цвета и миленьких кружевах, под которыми была спрятана перехваченная резинкой для волос пачка денег.

Мать нахмурила брови.

— Знаешь, — сказала она, — Сэл видела тебя сегодня утром на Адоброуд. Одну.

Я не изменилась в лице, но внутренне вздохнула с облегчением: мало ли что там корова Сэл наговорила. Все это время я врала матери, что целыми днями торчу у Конни. Кроме того, время от времени, чтобы соблюсти какой-то баланс, я ночевала дома.

— Сэл говорит, там какие-то очень странные люди живут, — сказала мать. — Какой-то эзотерик, и он…

Она поморщилась.

Конечно, если бы Расселл жил где-нибудь в Марине на вилле с бассейном, в котором плавают гардении, и брал с богатых баб по пятьдесят долларов за астрологический прогноз, вот тогда бы он матери сразу понравился. Какой же понятной она мне тогда казалась — всегда настороже, чтобы не дай бог не унизиться до “кого попало”, а сама открывала двери каждому, кто ей улыбнется. Всяким Фрэнкам в рубашках с блестящими пуговицами.

— Никогда его не видела, — ответила я безразличным тоном.

Так мать поймет, что я вру. Вранье буквально и повисло в воздухе, и я смотрела, как мать старательно подыскивает ответ.

— В общем, я просто хотела тебя предупредить, — сказала она. — Чтобы ты знала, что там живет этот странный тип. Вы там с Конни приглядывайте друг за дружкой, хорошо?

Видно было, что ей страшно не хочется ссориться, что она пытается найти какую-то золотую середину. Она меня предостерегла, значит, вроде бы сделала все, что полагается. Значит, она мне все еще мать. Ну пусть думает, что это правда, — я кивнула, она расслабилась. Волосы у нее отросли. На ней была новая майка с вязаными бретельками, на открытых загорелых плечах белые полоски от купальника. Я поняла, что и представления не имею, когда и где она купалась. Как быстро мы с ней стали друг другу чужими, нервными соседками, которые встречаются только в общем коридоре.

— Ну… — протянула она.

На мгновение я разглядела в ней прежнюю маму, отблеск усталой любви у нее на лице, но вот медно звякнул браслет у нее на руке, и все исчезло.

— В холодильнике рис и мисо, — сказала она, и я промычала что-то — поем, мол, но мы обе понимали, что есть я это не буду.

На полицейских фотографиях дом Митча казался тесным и угрюмым — под стать роковым событиям. Толстые занозистые балки под потолком, каменный камин, бесконечные коридоры и уровни, как на литографиях Эшера, которые Митч купил в галерее в Саусалито. Но я помню, как, впервые оказавшись в этом доме, подумала, что здесь пусто и просторно, как в церкви. Мало мебели, сужающиеся кверху окна. Паркет “елочкой”, низкие широкие ступени. Уже с порога была видна черная ширь залива, начинавшаяся сразу за домом, и темный скалистый берег. Лодки мирно толкались на воде, словно кубики льда.

Митч налил нам выпить, Сюзанна полезла в холодильник. Разглядывая полки, она что-то напевала себе под нос. Издавала одобрительные или неодобрительные звуки, снимала фольгу с мисок, нюхала содержимое. Как бойко она вела себя — в мире, в чужом доме. Я смотрела, как наши отражения, наши распущенные волосы подрагивают в черных окнах. Вот я и на кухне у знаменитости. У человека, чью музыку слушала по радио. За дверью — залив, блестит лакированной кожей. И я рада тому, что я тут с Сюзанной, которая все это как будто вызвала из небытия.

Перед этим Митч встречался с Расселлом — помню, что еще подумала, как странно, что Митч опаздывает. Третий час, а мы все ждали его. Я, как и все, молчала, тишина разрасталась. Слепень укусил меня в лодыжку. Я боялась его отогнать, потому что Расселл сидел в каком-то метре от меня — оседлав стул, закрыв глаза. Я слышала, как он что-то еле слышно напевает. Расселл решил, что будет лучше всего, если Митч придет и увидит, как он тут сидит — вокруг девочки, Гай у его ног, — трубадур перед публикой. Гитара лежала у него на коленях, он был готов играть. Покачивал босой ногой.