— Многие наши друзья эту передачу слышали, — продолжала Кристина. — Кто-то сказал об этом Герману. Он тоже застал конец записи. Конечно, возмутился. Поехал на радио, чтобы забрать пленку. Ему объяснили, что кассета у какого-то корреспондента, но назвать фамилию отказались. Герман полез в драку, его вывел ОМОН. Двое суток он просидел в отделении…

Кристина замолчала. Лидия сидела как оглушенная, прижав ладони к щекам.

— Теперь я понимаю, за что он меня так ненавидит. Он думает, что пленку на радио отнесла я!

— Если не ты, то кто?

— Я знаю кто. — Лидия отняла руки от лица. — Я не виновата. Я не знала, что они запишут наш разговор. И никогда не была на радио. А имя свое настоящее скрыла, потому что не манекенщица, не фотомодель, а обыкновенная гувернантка у маленького мальчика. Ты мне веришь?

— Я-то, может, и верю, — задумчиво произнесла Кристина. — А вот Герман… Знаешь что, не ходи сейчас к нему. Он в таком состоянии…

— Наоборот! Я должна как можно быстрее все ему объяснить. — Лидия выскочила из-за стола так резко, что уронила стул, и почти бегом покинула ресторан.

Она была так возбуждена, что, не дожидаясь лифта, взлетела на четвертый этаж, забарабанила в дверь номера Германа. Сейчас она ему все расскажет, и между ними исчезнет стена неприязни и недоверия.

Герман распахнул дверь и замер на пороге. Равнодушный и неприступный, как скала.

— За вами кто-то гонится? — сквозь зубы процедил он.

— Не-ет, — переведя дух, ответила Лидия.

Они смотрели друг на друга, и с каждой секундой уверенность в том, что она сможет переубедить Германа, таяла.

Наконец Зернов отступил в глубь номера. Скрестив руки на груди, прислонился к стене возле окна. Опускались сумерки, на небе появились первые звезды. Силуэт Германа на фоне бледно-фиолетового неба был темным и зловещим.

Лидия осмотрелась. Небрежно застеленная кровать в углу, большой светлый шкаф. Она нерешительно остановилась посреди комнаты.

— Я пришла, чтобы все объяснить, — начала Лидия. — Все не так, как ты думаешь. Это страшное недоразумение. Я не виновата. Кристина только что…

— Стоп! — жестом остановил ее Герман. — До этого мы еще дойдем. Начнем по порядку. Как ты ко мне относишься?

— Я? — растерянно переспросила Лидия. — Хорошо.

— А точнее? — бесстрастно потребовал Герман. — Насколько хорошо ты ко мне относишься?

— Я не понимаю…

— Неужели? Ты же пришла объясняться. Вот и начни с главного. Скажи, как ты ко мне относишься. — Кажется, Герман иронически улыбался, Лидия плохо видела его в полумраке. — Я всегда был с тобой откровенен. Попробуй и ты хотя бы раз ответить тем же.

Он прошел через комнату и встал возле девушки. Взгляды их встретились. Герман наклонился к ее лицу. Лидию трясло, она вся напряглась, стараясь взять себя в руки. Его глаза казались темными, лицо выражало мучительное желание, а горячее дыхание обжигало ее. Его губы были на расстоянии выдоха от ее губ.

— Почему ты молчишь? — тихо спросил Герман.

— Ты хочешь, чтобы я призналась тебе в любви? — прерывисто дыша, произнесла Лидия.

— Я требую! — прошептал он.

— Мне трудно… Вот так сразу…

Герман отстранился от нее, отвернулся к окну.

— Значит, откровенность не для тебя, — бросил он холодно. — И ты хочешь, чтобы я тебе поверил?

Лидия разрыдалась. Она плакала беззвучно, слезы крупными каплями катились по ее щекам. Почему он не хочет ее выслушать, почему он так жесток, зачем заставляет ее признаться в любви?

— Герман, я люблю тебя! — выкрикнула она сквозь слезы.

И тут же, как в плохом анекдоте, заскрипела дверь и из шкафа выбрался грузный бородатый оператор с видеокамерой в руках.

— Извини, Герман, — пробубнил он, — но мне не нравится то, что ты затеял. Ты говорил, будет розыгрыш. Но это больше похоже на издевательство. Извините, — кивнул он Лидии, положил видеокамеру на тумбочку и вышел из номера, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь.

— Мне и самому не нравится, — отозвался Герман.

Он отошел от окна, сел на кровать, свесил руки между колен, опустил голову. Лидия растерянно и безмолвно стояла на прежнем месте. Сумерки сгущались, очертания предметов в комнате становились неясными, расплывчатыми. Или в этом были виноваты слезы?

— Уезжай, — тихо сказал Герман, не поднимая головы. — Уезжай скорее, пока я не передумал. И дай нам бог больше никогда не встречаться!

Темное купе. Синяя лампочка под потолком. Перестук колес. Кто много ездит в поездах, тот знает, что уже через несколько минут после отправления он перестает раздражать, становится неслышным. Под него хорошо думается, вспоминается.

В голосе Германа тоже есть металлические нотки, даже когда он говорит о чувствах, о чем-то интимном, вдруг пришло в голову Лидии.

«Я всегда предпочитал правду. Любую — горькую, страшную, но правду…»

«Вот вы, вот я — мужчина и женщина, которые нужны друг другу, которых влечет друг к другу с первой встречи. Что нам мешает быть вместе? Что?!»

«Скажи, что не любишь меня! Скажи, что я тебе противен! Ты молчишь! Значит, все остальное неважно…»

«Ты же пришла объясняться? Вот и начни с главного. Скажи, как ты ко мне относишься. Я всегда был с тобой откровенен. Попробуй и ты хотя бы раз ответить тем же…»

Лидия представила тысячи динамиков, откуда лился его голос, звучали слова любви, обращенные к ней. К ней, Лидии, а не к мифической Стелле, теперь она это точно знала. И тысячи людей, слушающих их — кто с сочувствием, кто с завистью, кто со злобным хихиканьем. Лидия никогда не понимала кинозвезд или других известных людей, которые пускались перед микрофоном или кинокамерой в откровенные рассказы о своей частной жизни. Ей всегда было неудобно слушать это. Возникало ощущение, будто она подсматривает в замочную скважину. Теперь подсматривали за ней, и это оказалось в сто раз хуже. Сегодня на вокзале даже ей казалось, что на нее смотрят все вокруг, что дети показывают пальцами, что в каждом разговоре обсуждают подробности ее взаимоотношений с Зерновым. А что должен был чувствовать Герман, слушая эту передачу!

После смерти жены он ушел в себя, храня память о настоящей Стелле, об их любви. Только самые близкие друзья знали, что под маской удачливого супермена скрывается человек бесконечно ранимый, способный тонко и глубоко чувствовать. Они любили и оберегали его как могли. Увидев ее на дне «второго рождения» Зернова, они приняли ее в свой круг, сочли достойной занять место Стеллы. И чем же она ответила!

Девушку снова захлестнула жгучая волна стыда. Она лежала навзничь в темном купе с закрытыми глазами и не вытирала слезы, собравшиеся под веками в два соленых озерца. Она начала со лжи, проявив малодушие, и не нашла в себе сил вовремя остановиться, позволила втянуть себя (не только себя!) в пучину интриги. Неудивительно, что в глазах Германа и его друзей она низкая и жалкая предательница. Вот почему в съемочной группе ее так встретили в день приезда.