— Возможно, ты прав. Тут есть сермяга, — сказал Иван. — Но ведь им принесли и кое-что потяжелее, нежели полкило в руки.

— Например? — небрежно обронил Кузин.

— Например, «земля-воздух».

— Врёшь! — ударил по тормозам майор. — Откуда ты знаешь!?

— Сильвия разузнала, — внёс ясность Иван. — Видать, ракетчики, действительно чехи, были в стельку и проболтались. Ты не ходи больше в «Холидей клаб». Где пасутся секреты, там и слежка. Поехали!

— Так-так-так, — тронул с места Кузин. — То-то Сильвии не видать больше. И бармен морду воротит, ни слова, куда исчезла, не говорит… матом на Славушкина ругается: «Пинга! Пинга!»

— А ты не ослышался? — предположил Иван. — Может, «Пинос»?

— Может быть, — согласился Кузин. — Испанский на ухо плохо ложится: заглатывают слова, будто мороженое едят.

И помрачнел, тяжко задумался.

В хойерии Иван оказался в мучительном затруднении. Облюбованное кольцо с изумрудом ценилось в 499 песо, и скидки продавец не давал ни в какую. У Ивана же вместе с полученными подорожными оказалось ровно пятьсот. Вроде бы тютелька в тютельку. Но на какие шиши, спрашивается, Ампариту довольствовать? Как продержаться сутки?

— Бери! — подтолкнул Кузин. — Если к глазам подходят, бери! Я всегда так делаю, — и доложил за Ивана сотню: — Потом отдашь, Москва тоже деньги любит.

— Да когда ж потом? — запротестовал Иван.

— Скоро, — как-то многозначительно произнёс Кузин. — Скорее чем ты думаешь. Садись за руль и вези меня в клуб! Не в «Холидей», в «Шестьдесят девять»… А там катись на все четыре стороны до утра. Понял?

— Нет, — признался Иван. После слов «Скорее чем ты думаешь», — пикантная затея майора ему совсем не понравилась: — Я тебя не понимаю.

— И не надо, — заносчиво проговорил Кузин. — Может, трагизм у меня внутри.

Как ни спешил на свидание Иван, возле дверей сноб-клуба — на одной в чём мама мулатка, на другой — фрау-блондинка в бикини — он взялся ещё раз Кузина отговорить:

— Ну зачем тебе эта любовь втроём? Не по-нашенски, право. Ты пингу прыгалками себе с непривычки сломаешь, и вообще там опасная публика…

— A-а, видал я их… Не страшней «земли-воздуха», — отбрасывая сомнения, пошевелил плечами Кузин. — Я тебе откровенно скажу: когда «земля-воздух» в неловких руках, она отлично бьёт по своим. Ей, заразе, без разницы. Комаром на тепло летит. А ты мне — «публика». Хорошо говорить, когда ты уезжаешь! Нет, Иван, я должен всё испытать, попробовать, пока… ты сам понимаешь. В Корее трижды на волоске был. Бог троицу любит. А в этот раз печёнкой чую — не пронесёт.

И, не оглядываясь, потопал в притон любви с двойным подогревом, о котором в первый же день островной жизни им так красочно рассказал таксист.

— Обожди! — крикнул вдогонку Иван. — Как мы завтра встретимся?

— А когда у тебя самолёт? — обернулся Кузин.

— К восьми утра надо быть в зале отправки.

Кузин подумал чуток и сказал:

— Вот там и состыкуемся в баре. В семь тридцать. На всю катушку разматывайся, Иван! Вещички я поднесу.

По уговору, Ампарита ждала Ивана ближе к вечеру, когда он с базы вернётся. И преждевременный вызов по телефону её и обрадовал, и встревожил. Чтобы не терять зря времени и не мозолить глаза родителям, договорились встретиться в «Тропикане».

Иван подоспел в варьете первым. Днём публика сюда редко заглядывала: кураж на сцене начинался заполночь. Но нынче тут было шумно. Заголённые, в пышных набедренных перьях хористочки репетировали программу к завтрашнему Дню павших за дело Революции. На авансцене торчмя стоял портрет Хулио Тромпо, а задник наспех заделан крепом. Однако аккомпанемент оркестра был далеко не траурным, и девочки взбрыкивали ногами с привычной лёгкостью — лихо, кафе-шантанно. Всё как всегда. Но в финале канкана девочки дружно пригнулись, на «алле-ап» вскинули пёрышки, и на их задранных попках живою строкой взыграли буквы:

!DOBLAREMOS LA VTJILANCIA![86]

«Ай да ну! — оторопело подумал Иван. — Ну прямо как у нас — всё через жо…».

А половина девочек улыбчиво обернулась в зал, подняла перышки спереди, и теперь на девичьих прелестях купно и как-то двусмысленно прочиталось:

DOBLAREMOS LA PRODUCTIVIDAD[87]

Лозунг несколько удлинился и восклицательными значками пришлось пожертвовать. Но одного передка всё равно не хватило, и к девочкам наскоро прихвостился женоподобный комик в трико, прикрывший картонным «D» своё сомнительное достоинство.

«И эта новизна не нова, — укрепился в мысли Иван. — Где всё через задницу, там поиск скрытых резервов».

В руках у него были цветы, предназначенные для Ампариты. Поколебавшись чуток, он подошёл к рампе и возложил букет к траурному портрету: «Прости, браток, всё что могу!» И, не оглядываясь, устремился на улицу.

Новое так и наступало на пятки. Ампарита приехала на маршрутном, не виданном раньше такси, и за рулем, Иван готов был поклясться, обозначилась та самая негритянка из «Пахаритос», на которой Чанов обжёгся и шумел потом: «Деньги назад!».

«Прикрыли! — мельком отметил Иван. — Кузину не обломится… Где теперь ему мыкаться до утра?».

Озабоченный вид Ивана сразу бросился Ампарите в глаза, и, прильнув к нему, она тотчас спросила:

— Tienes unos desgustos? Que ha pasado?

— Por el contrario! — бодро брякнул Иван и дальше уже понес полную ахинею: — Como se dice, hay solo un dia felis para matar su oso cuarente. Y me presen-tan ahora la posibilidad para un descanso en Sibiria. Mi avion a Moscu…[88]

— Claro! Tu tienes, deseo llavar me consigo, — с опережением догадалась возлюбленная.

— Muy bien! De paso iremos a visitara mi hermano mayor en Paris у pasar el tiempo diveprtido en su hacienda en Avinion.[89]

Иван, иначе не выразишься, опупел.

— Э… э, э-е-э, — зашевелил он сложенными буквой «о» губами. Да и что, собственно, мог он сказать? Что Елисейским полям он предпочитает Елисеевский магазин на Тверской? Что к любым полям у него после картошечки аллергия? Или сослаться на несезон: дескать, концертов в Москве летом нет, и потому любитель Баха и теплоцентрали гобоист Сушкич ни днём ни ночью покоя в многокаютном «Титанике» им не даст? И потому, спрямив позорное «о», он выцедил из себя слова, какими курсанты на выпускном вечере девушек утешают, прежде, чем дёру через забор на станцию дать: