о романе в рецензии, написанной им для «Отечественных записок» – журнала, который он привел к процветанию, став в 1839 году его ведущим критиком. Когда же Белинский ушел из «Отечественных записок» в «Современник», его отзыв о «Бедных людях» в годовом обзоре оказался еще более прохладным, и он обвинил роман в многословии и повторах.

Тут было от чего прийти в уныние даже не столь чувствительному и тревожному человеку, а Достоевский был явно далек от современной точки зрения, что лучше плохая реклама, чем никакой. Он оказался в шатком и уязвимом положении: критики и так обвиняли его в излишней близости к филантропической эстетике «натуральной школы» Белинского, а теперь он к тому же ощущал, что человек, который помог ему пробиться в печать, отвернулся от него. Кроме того, меняющиеся писательские интересы Достоевского влекли его в направлении психологическом («Двойник») и фантастическом («Хозяйка»), что не слишком нравилось Белинскому; и это еще больше отчуждало Достоевского от Белинского и его круга.

И наконец, Достоевский, чьи «Бедные люди» открыли путь прозе «натуральной школы», вскоре обнаружил, что его первый роман «догнали» не менее значительные литературные достижения: уже выходили рассказы Тургенева, из которых позже были составлены «Записки охотника»; «Кто виноват?» Герцена (1847) отличался более широким спектром персонажей, чем «Бедные люди»; первый роман Гончарова, «Обыкновенная история», завоевал похвалы Белинского за то, что в нем наивному романтизму была противопоставлена реальная жизнь; Григорович в повестях «Деревня» (1846) и «Антон Горемыка» (1847) подробно, как никто до него, описал жизнь крестьянскую; а Александр Васильевич Дружинин вспахал новое (по крайней мере, для России) литературное поле, посвятив свою повесть «Полинька Сакс» (1847) эмансипации женщин. Достоевский терял благосклонность критиков и репутацию модного писателя, а другие авторы его поколения приобретали и то и другое успешней, нежели он, восполняя явную потребность в книгах, которые затрагивали бы важные социальные проблемы, не вступая в открытое противостояние с цензурой.

Эти события пошатнули и без того хрупкую самооценку Достоевского, но он уже был профессиональным писателем в той степени, в какой это было возможно в середине 1840-х. Он получил аванс от А. А. Краевского, издателя «Отечественных записок», за будущий роман «Неточка Незванова», и (хотя этот аванс привязывал его к журналу, из которого Белинский уже ушел в «Современник», а Достоевский сделался едва ли не посмешищем в литературных кругах за то, что не сумел предоставить книгу в срок) эта крупная сумма (4000 рублей) стала для него источником к существованию – равно как и доход от рассказов, опубликованных до ареста (1849 год). Тексты, написанные Достоевским до каторги, регулярно появлялись в «Отечественных записках» – в том числе три части «Неточки Незвановой» (1849), которую он в итоге так и не закончил. Тот факт, что Достоевскому в те годы удавалось публиковать свою художественную прозу, ясно свидетельствует, что он завоевал прочное место в русской литературе. Что бы ни думали собратья по перу о нем самом и о стиле его письма, они все же печатали его в ведущих журналах той поры и писали рецензии на его произведения. Как бы горько ни сетовал Достоевский на большие долги Краевскому и на то, что писать быстро значит писать в ущерб качеству, денежные авансы давали ему возможность – едва ли не единственному в то время – жить литературным трудом[86]. Однако определение, которое Достоевский применяет по отношению к себе в этих жалобах, – «поденщик» – еще чрезвычайно далеко от исполненного достоинства «профессионал».

Не удивительно, что Достоевский не печатал в те годы свои сочинения отдельными томами. Экономические условия того времени позволяли делать это разве что самым преуспевающим и знаменитым писателям. Достоевский же приобрел такую репутацию лишь после ссылки, но и тогда его романы и рассказы сначала появлялись в журналах частями, с продолжением. Отдельное же издание приносило автору примерно в десять раз меньше, чем журнальный гонорар [Рейтблат 1991: 32].

В этот ранний период своего творчества Достоевский начал осваивать еще один вид профессионального писательства – журналистику; однако арест и каторга едва ли не сразу прервали эти его опыты. Хотя современники в большинстве своем не гнушались подобным заработком, Достоевский этим занятием не гордился и никогда не переиздавал свои ранние фельетоны. И все же публицистика внесла свой вклад в стиль, тематику, образность и даже сюжетные ходы его художественной прозы. Непринужденный тон фельетона давал возможность легко переходить от одной темы к другой, повышать эмоциональный накал, создавать образы и психологические портреты, полемизировать и даже исповедоваться. В этом смысле он не был первым; Батюшков, Вяземский, Белинский (особенно двое последних) уже приспосабливали разговорную манеру к своим прозаическим произведениям. Однако благодаря жанру фельетона эта манера сделалась особенно популярной, возможности ее расширились, и Достоевский не расставался с ней до конца жизни – причем не только в публицистике, но и в таком в высшей степени незаурядном сочинении, как «Дневник писателя» (1873,1876–1881), а также в речи рассказчиков и мнимых авторов своих романов и повестей – например, «Записок из подполья» и «Братьев Карамазовых».

Четыре фельетона, под названием «Петербургская летопись» (1847), написанные Достоевским для «Санкт-Петербургских ведомостей», дали ему возможность раскрыть свое видение современной городской культуры. Выводы, к которым он приходит, по большей части неутешительны – он язвительно критикует Россию, где за неимением свободной прессы узнать новости можно только в своем узком кругу: «Даже известно, что весь Петербург есть не что иное, как собрание огромного числа маленьких кружков, у которых у каждого свой устав, свое приличие, свой закон, своя логика и свой оракул». Только в этих кружках человек может получить ответ на вопрос «что нового?» [Достоевский 1972–1990, 18: 12]. Но рано или поздно эти кружки распадаются, и в них уже, как и в прессе, не узнать настоящих новостей. В этом первом из четырех фельетонов Достоевский саркастически подводит итог своим наблюдениям о плачевном состоянии интеллектуальной жизни в России и о неспособности русских к участию, посредством печати, в жизни общественной.

В апреле 1849 года Достоевскому приходится расстаться с еще одной иллюзией – о надежности и незыблемости привычных связей. За участие в политических кружках он был арестован, заключен в тюрьму, едва не казнен и приговорен к каторжным работам. Четыре года каторги в Омске отрезали его от литературной жизни и даже от семьи; он не получал писем и сам отправил всего два. Но он изо всех сил развивал наблюдательность и память, копил впечатления, открытия и обобщения, которые позже, будучи собраны в «Записки из Мертвого дома» (1860–1861), принесут ему славу выдающегося писателя.

Когда Достоевский после каторги был