Сводчатый потолок и кирпичные стены сочились влагой, в которой тускло отражались огоньки.

– Я слушаю, – сказал горбун.

Лица его Хорек все еще не мог рассмотреть – только тень от крупного носа и, кажется, густые мохнатые брови. Зато хорошо видел бледные, тонкие, будто паучьи лапки, пальцы: они шевелились беспрерывно, перебегали по столу вперед-назад, словно пытались убежать от хозяина.

– Мы ищем Старого Крыса, – сказал Рык, и голос его гулко отозвался под потолком и в глубине комнаты, там, куда не доставал свет ламп.

– Зачем вам Старый Крыс? – быстро спросил горбун.

– Хотим кой-чего спросить, – ответил Враль. – Покалякать. Мы поспрашиваем, он ответит…

– Старый Крыс не ответит, – сдавленным голосом произнес горбун. – Еще чего – чтоб он отвечал! Он пальцем пошевелит – от вас и следа не останется. Старого Крыса спрашивать! Да вы к нему и не попадете. Возле него всегда десятка два головорезов. Ну, и не выходит он из своей норы. Его городской Совет боится, а вы… Это даже смешно!

Горбун снова засмеялся, на этот раз тонко и визгливо, будто ему и в самом деле было смешно.

– И никак не получится? – спросил Рык.

– Никак! Вы к нему не подступитесь.

– А кто он такой? – не выдержал Хорек. – Князь? Царь?

В его голове не укладывалось, кто бы мог это быть такой страшный и могущественный. Даже князь принимает просителей. Вон, с Рыком разговаривал. А этот Крыс…

– А Старый Крыс, извольте видеть, больше чем царь и князь. Он богом станет, если захочет. А сейчас он глава цеха нищих и воров, – горбун потряс в воздухе пальцем. – Его люди – везде! Разве можно спрятаться от нищих? Какие замки удержат воров? А он решает, кому и где можно милостыню просить, и забирает десятину или треть, а то и половину. Молодые и дети вообще отдают девять десятин, бывает, что и просто за еду попрошайничают и воруют. Он может все! Вы видели на моей вывеске черную крысу? Это значит, что я плачу ему налог и нахожусь под его защитой. И ко мне никто не приходит другой. Есть порядок!

– А если я просто так намалюю крысу, что тогда? – поинтересовался Враль. – Я могу, у меня рука легкая.

Горбун потрясенно посмотрел на ватажника.

– Ты даже не понимаешь, что говоришь! – всплеснул руками горбун. – Крысу рисует специальный человек, рисует так, что подделать трудно. А если увидят подделку, то такому хитрецу долго не жить. В каждом квартале его смотритель, тут не обманешь, нет! И отказаться платить – тоже подписать себе смертный приговор.

Горбун действительно боялся. Он боялся не только Старого Крыса, но и того, что эти посланцы Волка могут наделать глупостей, и тогда пострадают и они, и он, горбун, может пострадать. Даже погибнуть.

Можно, конечно, рассказать Старому Крысу об их планах, но тогда Старый Крыс, захватив приезжих, сможет узнать, что не просто так здесь уже пятнадцать лет проживает горбатый меняла, что поставлял он сведения еще старому князю, его сотнику, потом уже и Волку. И Старый Крыс сдерет с него шкуру: не просто деньги заберет, а и кожу снимет – у него, говорят, уже много таких человечьих кож на стене в норе висит.

Горбун сцепил пальцы, чтобы унять их дрожь.

– Не нужно его трогать. Жить хотите – не трогайте!

– Ну, – пожал плечами Рык. – Нет так нет. Тебе виднее.

Меняла облегченно вздохнул.

– Тогда мне расскажи про детей малолетних.

– Про кого? – вдруг охрип меняла.

– Про детей, – повторил Рык. – Про маленьких, до пяти лет.

– А что… – горбун пискнул, откашлялся и заговорил обычным голосом. – Что про них говорить?

– Пропадают?

Горбун вцепился в край стола, Хорьку показалось, что он сейчас или отломит кусок толстой столешницы, или обломает пальцы.

– Теперь – нет, – выпалил горбун, собравшись с духом.

– Что значит – теперь? – спросил Кривой. – Кончились?

– Нет, не кончились, конечно, что за ерунда? Есть дети, никуда не делись… – горбун потер руки, снова вцепился в крышку стола. – Но, знаете, была тут история… Вы случайно про детей сразу после Крыса спросили?

– Специально, – не сводя взгляда с мельтешащих пальцев горбуна, ответил Рык. – Сам понимаешь. Но ты рассказывай, как будто я не знаю ничего. Рассказывай, не бойся.

– Все началось двенадцать лет назад… – облизав губы, начал Горбун. – Я прожил в Базаре уже три года, ко мне привыкли, как к своему…

– Крысу стал платить? – насмешливо спросил Враль.

– Да, стал. И платил. И плачу. А ты меня не перебивай. Не нужно. Вот. И осенью, как раз путина закончилась, рыбаки лодки и корабли уже на берег вытаскивать стали, начали в городе пропадать дети. Один, второй, десятый… и все маленькие, до пяти лет от роду. Мальчики, девочки… Хотя больше мальчиков. Родители рыдают, требуют у Совета навести порядок и защиты требуют, стражники рыщут по городу, но ничего, ясное дело, найти не могут. Город древний, весь построен на старых фундаментах, а под теми – старые подвалы, ходы, храмы подземные бывших богов… И тех, про которых нельзя вспоминать. Даже Крыс, тогда еще не Старый, а просто – Крыс, объявил, что близко к сердцу принимает горе родителей и всего славного города Базар-на-Протоке и сделает все, чтобы найти детей или злоумышленников. Все сделает! – Горбун выгнул сцепленные пальцы, они громко щелкнули, и Хорек испугался, что они отломились и сейчас с сухим стуком, как пересохшие ветки, упадут на стол. – Поначалу решили, что это поклонники Тайных. Было тогда в городе несколько семей, их дома разобрали по камешку, каждого, даже детей, пытали, но те ничего не сказали. Не знали, наверное. Псы на арене месяц обжирались человечиной. Потом отправили послов на Черную ярмарку предупредить, что если хоть один пропавший ребенок будет там найден, то город все распродаст, перезаложит, но наймет самую большую армию на свете и Ярмарку сровняет с землей. Им разрешили обойти все подвалы и загоны Ярмарки, расспросить, кого захотят. Ничего. Прибыли посланцы из Крепостей и поклялись всеми своими богами, что никогда и не помышляли брать детей для своих жертв в Базаре-на-Протоке. Им хватает степняков, обитателей княжеств и заклятых врагов из северных городов. В Крепости они никого, ясно, не пустили, но поклялись по всем канонам. Им поверили. А дети продолжали пропадать. И ни одного детского трупа. Ни одного!

Хорек почувствовал, как холодеет у него в животе. Он посмотрел на ватажников, и ему показалось, что те побледнели, хотя в неверном свете ламп Хорек мог и ошибиться.

– Не каждый день. Не каждый день, заметьте. Не в полнолуние или при новой луне. Просто исчезали. Иногда с матерью или сестрой, братом, нянькой. Тогда тело взрослого находили. Мертвое, изуродованное. А детские тела – нет. Матери сходили с ума, женщины отказывались заводить детей, а если решались, то уезжали из города или превращали свои дома в крепости. По улицам ходили стражники, врывались в любой дом, который казался подозрительным. И ничего! Обыскивали телеги и корабли. В море можно было выходить только после осмотра корабля членом городского совета. И снова ничего. Это продолжалось три года. Даже три с половиной. Потом… потом случилось несчастье. Загорелся дом лекаря. Сами знаете, у лекарей всегда полно сухих трав, всяких настоек, порошков и всякой горючей гадости. Так никто и не узнал, отчего загорелось. Свечу уронили или из печи уголек вылетел… Неизвестно. Все сбежались: тут теснота ведь такая, что пожар в одном доме может весь город спалить…