Проявление Алексеем I заботы об Иерусалиме было умным ходом, с его помощью император хотел вызвать соответствующую реакцию христианского рыцарства Европы, которое все сильнее проникалась этосом набожности и беззаветного служения. Учреждение папой наказаний за участие в боях по воскресеньям и во время церковных праздников помогло исподволь внедрить в сознание западных рыцарей христианские ценности. Теперь европейскую аристократию занимали не только войны и турниры{381}. Конечно, слова нередко расходились с делом: например, требования епископа Иво Шартрского (любой, кто обнажит меч между заходом солнца в среду и восходом в понедельник, должен быть отлучен от церкви), несомненно, выглядят чересчур самонадеянными. Тем не менее попытки церкви вмешаться в мирскую жизнь были очень серьезными и, очевидно, оказали влияние на общество{382}.

Ясно, что в таких обстоятельствах новости о бедствиях христиан на Востоке получили широкий резонанс. Если учесть, что в конце XI века интерес к Иерусалиму достиг запредельного уровня, то сообщения об угрозах христианам и Святой земле по своему накалу оказались рядом с растущими страхами перед надвигающимся апокалипсисом. Казалось, что наводнения, голод, метеоритные дожди, солнечные затмения вынуждают прийти к выводу о том, что приближается конец света{383}. Поэтому призывы папы о защите церкви дали западному рыцарству новый raison d'être (смысл существования). Обещание духовной награды тем, кто готов отправиться на помощь верующим на Востоке, было привлекательным стимулом. Просьбы Алексея I стали искрой, из которой возгорелось пламя.

То обстоятельство, что Алексей I не упоминал Константинополь и Иерусалим и представлял себя защитником Святой земли в той же степени, что и своей империи, определенно произвело впечатление на современников в Южной Италии. В хронике, авторство которой приписывают Лупо Протоспате, говорится, что причина, ради которой рыцари из Западной Европы в середине 1090-х годов отправились в поход, заключается в их желании «оказать помощь императору Алексею в борьбе с язычниками, благодаря чему они смогут добраться до Гроба Господня в Иерусалиме»{384}. Хронист Жильбер Монсский также отмечает внимание, которое привлекли к страданиям, переживаемым Святым городом, послы из Константинополя{385}. Автор одной из хроник, написанной в более поздний период, не сомневается в том, что Алексей I использовал проблемы Иерусалима в своих целях. «Он понимал, что будет вынужден обратиться к итальянцам как к союзникам, и сделал это очень ловко», – писал в XIII веке Федор Скутариот. Император понял, что может воспользоваться популярностью Иерусалима в Западной Европе: «Именно поэтому многие из них, исчисляемые тысячами и десятками тысяч, переплыв Ионическое море, быстро достигли Константинополя»{386}.

Короче говоря, Алексей I знал, на какие эмоциональные «болевые точки» западноевропейских христиан надо нажимать. Он также сыграл на их одержимости реликвиями, когда любому предмету, имеющему отношение к жизни Иисуса Христа, даже самому банальному и неожиданному (например, его молочным зубам или куску хлеба, который он жевал, будучи ребенком), придавался духовный смысл{387}. В годы, предшествовавшие Первому крестовому походу, император активно стимулировал спрос на такие предметы. В ничем, кроме этого, не примечательном рассказе о жизни епископа Пибо из Туля говорится, что, возвратившись в 1086 году в Германию из паломничества, он принес с собой кусок Креста Господня. Епископ не нашел его случайно – реликвию дал ему император собственной персоной. Поэтому не приходится удивляться тому, что епископ рассказывал об Алексее I как о «величайшем императоре греков, который горячо любил его»{388}.

Среди других деятелей, выигравших в результате проводимой Алексеем I «дипломатии реликвий», отметим немецкого короля Генриха IV, которому император отправил ценные предметы, чтобы добиться его поддержки в войне с норманнами в начале 1080-х годов. Генрих IV получил «золотой наперсный крест, усыпанный жемчугами, и реликварий, покрытый золотом, в котором находились мощи разных святых, снабженные специальными поясняющими табличками»{389}. Два немецких автора указывали, что среди других даров были вазы и кувшины, которые с большой степенью вероятности были незадолго до этого конфискованы Алексеем I в византийских церквях{390}.

Когда аббат Петр Достопочтенный пишет, что император щедро одарил часовни и церкви к северу от Альп, он может иметь в виду только реликвии и священные предметы, отправленные Алексеем I в отдаленные регионы Европы. Хотя Петр, настоятель большого монастыря в Клюни, не указывает, какие именно дары он получил от Алексея I или когда он их получил, его эмоциональное высказывание позволяет предположить, что император посылал действительно важные предметы: неудивительно, что он «велик и словах, и в делах»{391}.

Понятно, что письмо Алексея I Роберту Фландрскому привлекло внимание к собранию реликвий в Константинополе. Именно там хранились самые важные предметы, относящиеся к жизни Иисуса, в частности столб, к которому он был привязан перед бичеванием, а также сам кнут; нетканый хитон, в который был облачен Иисус; терновый венец; одежды с распятия Иисуса, а также большая часть креста и гвозди, которыми Иисус был прибит к нему, льняная ткань с могилы; двенадцать корзин с остатками пяти хлебов и двух рыб, которыми он накормил 5000 человек; реликвии и кости неизвестного числа апостолов, мучеников и проповедников{392}. Историограф Гвиберт Ножанский, который читал письмо и составил его краткое содержание, обратил внимание на утверждение, что голова Иоанна Крестителя вместе с волосами и бородой находится в Константинополе, – и это его удивило, потому что он был уверен в том, что голова Иоанна хранится в церковной сокровищнице в городе Анжер. «Теперь мы уверены в том, – написал он с иронией, – что двух Иоаннов Крестителей не существует, как не существует и человек с двумя головами, потому что это было бы богопротивно»{393}. Он обещал в дальнейшем разобраться в этом вопросе.