Зри в небо.

Шли недели, а небо не давало ответа.

А потом к нему заглянул Эргунд.

— Мой брат Эргунд? — Эгар нахмурился, не вполне понимая, в чем смысл столь неожиданного — и нежелательного — отступления. — С какой стати? Засвидетельствовать почтение? Так ведь тебе всего шестнадцать, и ты всего лишь молочница! Для него — никто.

— Для него, может, и никто, но только не для его стервозной женушки, сучки с вечно поджатыми губами. Не в том суть. — Сула переплела пальцы, до самого последнего момента занимавшиеся другим, куда более приятным делом, и откинулась назад, опустившись на его колени и предложив потрясающий вид — на ней не было ничего, кроме браслетов на щиколотках да резного ожерелья, которое Эгар сам подарил ей пару недель назад. И над всем этим великолепием личико с капризной гримаской. — Зато Эргунд прекрасно знает, что я для тебя значу! Прошел мимо и слова не сказал, будто я пустое место. Дерьмо такое, даже не взглянул. Только надулся, как будто я ему дорогу перешла.

Эгар вздохнул. Оставленный без внимания член безвольно завалился на бедро. Эгар взял лежавшую у головы фляжку с рисовым вином, отхлебнул, поморщился, проглотил.

— Он, наверное, просто ревнует. Думаю, ему за всю жизнь не довелось помять такие роскошные сиськи.

Комплимент сработал. Сула с улыбкой подалась вперед, наклонилась, покачала плечами и снова отстранилась. Как и большинство его любимиц, она отличалась пышными формами. Груди тяжело покачивались в теплом свете, исходящем от стоящей в юрте жаровни. Вытатуированная над ними змейка, казалось, сворачивалась и разворачивалась в такт движениям. Сула облизала губы.

— Да, если у жены все время рот зашит, толку от нее немного. Такая и обслужить мужика как следует не сможет. — Сула радостно захихикала. — Бьюсь об заклад, она у него и три раза за год не отсасывает.

— Строго по праздникам, — согласился Эгар, поглаживая заскорузлыми ладонями обе груди. Он потер подушечкой пальца набухшие соски, осторожно сжал их и отпустил еще один незамысловатый комплимент. — К тому же она ленива, работать не привыкла, так что и силы в пальцах, как у тебя, у нее нет.

Глаза девушки озорно блеснули. Опустив руки, она подняла ослабший член и начала медленно его обрабатывать — вверх-вниз, вверх-вниз. Результат не заставил себя ждать — через несколько секунд ослабевший было воин вытянулся в полный рост. Сула, ощутив пробудившуюся силу, усмехнулась, наклонилась и легко коснулась налитой грудью сначала головки, а потом и лица. Эгар потянулся за манящим плодом, вывернув шею, ухватил сосок губами, жадно втянул, потом обхватил плутовку за бедра. Она резко отстранилась и покачала головой.

— Ну уж нет. Всему свой черед. Удовольствия на пару минут мне не надо — на это любой пьяный гуртовщик способен. Я тут не для того, чтобы ты получил, что надо, и смылся. Будешь лежать и делать, что я скажу, вождь. Я, — она задвигалась медленно, покачиваясь, — выжму из тебя все, до капли. Выдою досуха, как свою буйволицу. А потом посмотрим, что ты сможешь сделать для меня.

Эгар усмехнулся.

— Попробуй, но что дашь, то и получишь. Ты у меня будешь выть, как степная лисица.

Сула оторвалась на секунду от дела, подняла руку и пошлепала себя по губам.

— Да-да, конечно. Разговоры, разговоры. Все вы, мужики, одинаковы. Что вождь племени, что мальчишка-пастушок — разницы никакой, только языком треплете.

Эгар скользнул многозначительным взглядом по роскошной юрте с богатыми гобеленами, коврами и жаровней в углу.

— Ну, я бы сказал, баловаться с пастушками на траве в такое время года холодновато будет. Вот тебе одна большая разница.

Тень тучкой скользнула по лицу Сулы, легкое напряжение заострило черты, руки сбились с рабочего ритма. Она еще не знала вождя настолько хорошо, чтобы угадывать его настроение, отличать грубоватый юмор от подлинного неудовольствия, сердитое кряхтение от ухмылки. Ему пришлось выдавить улыбку и показать язык, разыграть из себя шута, чтобы она смягчилась и расслабилась.

В конце концов, напомнил себе он, какие б ни были сиськи да пальчики, а обслуживает тебя, вождь, всего лишь похабная девчонка-молочница.

От этой мысли почему-то повеяло печалью. Да, Сула шикарная бабенка, все при ней, толк в постельных утехах знает да к тому ж веселая и делу отдается самозабвенно. Но потом, потом…

Потом, когда они лежали, склеившись потными телами, неумолимая истина предстала перед ним во всей неопровержимой ясности. Сула вдвое моложе, годится ему в дочери, она нигде не была, ничего не видела, ничего не знает, кроме степи и большого неба над ней, и, в сущности, вполне согласна, чтобы так все и оставалось. О чем с ней говорить? О буйволах да постельных забавах? Перетирать местные сплетни да перемывать косточки ее многочисленным родственникам?

Она ведь даже читать не умеет. И — он попробовал однажды затронуть эту тему — учиться не слишком-то хочет.

А ты что, рассчитывал на грудастую да начитанную? Какую-нибудь ихелтетскую куртизанку с астролябией на балконе и иллюстрированным фолиантом «Сказаний о мужчине и женщине» на столике у кровати?

Или, может, еще на одну Имрану?

Да пошло́ оно!

Да, пошло́.

Ты можешь, когда закончатся церемонии, взять Сулу в Ишлин-Ичан. Ей это понравится, пройтись по лавкам на центральной улице с кошельком вождя в своем полном распоряжении. А ты будешь купаться в отраженных лучах ее щенячьей радости, когда она начнет скупать все подряд и называть это счастьем.

А пока она доставляла ему другую радость — жар оргазма пульсировал и бурлил в чреслах, движения пальцев становились все короче и резче, в ушах звучали его собственные стоны и хрипы, мысли растворялись в нарастающем желании экстаза и разрядки.

Ну же, вождь, что в этом плохого? Нетерпеливый поток пошел по пульсирующему руслу члена и выплеснулся горячей соленой струей ей в руки, и Сула закудахтала, размазывая белок по горлу, грудям, животу одной рукой и продолжая качать другой. Разве бывает лучше?

— Ты, похоже, чем-то озабочен, Эргунд.

— Да, я…

Полтар подавил вздох. Эргунд нравился ему не больше, чем остальные братья вождя, но они были влиятельны, и им приходилось угождать, тем более после столкновения с Эгаром, открыто продемонстрировавшим разрыв с традициями и ступившим на путь богохульства. Эргунд, по крайней мере, сохранял толику уважения.

Шаман отложил фленшерный нож, кивнул прислужнику, чтобы тот продолжил работу, и вытер руки тряпицей. Потом указал гостю на занавешенную нишу в углу юрты.

— Пройдем туда. Могу уделить тебе несколько минут. Скоро начало церемоний, нужно приготовиться. Что тебе?

— Я… уф… — Эргунд прочистил горло. — Я видел сон. Прошлой ночью.

На сей раз сдержать вздох не получилось. Полтар чуть не закатил глаза. Через пару часов ему предстояло выйти под холодный северный ветер и прыгать шутом, обмазавшись бычьим жиром, в волчьей шкуре и маске Инпрпрала, весившей не меньше боевого топора. Ему предстояло вопить и скрежетать зубами, убегать от детишек и подвергнуться церемониальному изгнанию, а потом отсиживаться не меньше часа на холоде, пока празднующие соплеменники не напьются настолько, что никто не заметит, как он вернется и проскользнет в свою юрту.