Аркет ничего не сказала, только положила руки на колени.

— Потом, когда закончили, Эрло сняли, потому что солдату потребовалась пика, и оставили его на полу истекать кровью. Не убили, сказали, что это имперская милость. И еще они смеялись. — Рассказывая, Элит не поднимала головы и только смотрела на свои руки, как будто удивляясь тому, что они еще на месте. — Зато убили мою младшую, Гишлит, потому что она укусила одного из них, когда пришла его очередь. Нинея, беременная, потом покончила с собой. Только Мирин выжила, она всегда была сильная.

Протяжный, почти неслышный вздох протиснулся по сдавленному горлу. Аркет сглотнула.

— А ваш муж?

— Он тогда дрался с чешуйчатыми. И муж, и остальные сыновья. Домой вернулся сломленный и в ранах — обожгли драконы у Рахала. Наши сыновья погибли у него на глазах, это его и сломило. Это, а не то, что он потерял руку. Он никогда… — Элит запнулась и посмотрела на Аркет. — Осталась Мирин, она сейчас в Оронаке, замужем за моряком. От нее Давно никаких вестей.

Если в империи и было что-то хорошее, то это надежная курьерская почта, работающая как часы со времен отца Акала, и Оронак находился не так уж далеко, на побережье. Аркет бывала там пару раз — дыра дырой. Сырые, просоленные домишки да проложенные по песку дощатые настилы — ни одной мощеной улицы. На каждом углу потасканные шлюхи, обслуживавшие матросов с заходящих в бухту кораблей.

— Он сбежал. — На сей раз Элит не отвела взгляд, глаза ее внезапно вспыхнули, словно предлагая чернокожей женщине разделить недоверие, которое та все еще не понимала. — Они пришли. Они наконец-то пришли, а он сбежал. С другими. В горы. Я стояла на улице и кричала на них, требуя расплаты или смерти, но Верлек сбежал. Сбежал.

Аркет нахмурилась.

— Расплаты?

— Мы молились. Я же тебе говорила. — Элит словно пыталась втолковать что-то непонятливой дурочке. — Всю зиму мы молились, чтобы они пришли. Чешуйчатые наступали с севера, императорские войска — с юга и востока. Мы молили их вмешаться, а они не пришли. Мы приносили им жертвы, а они оставили нас наедине с судьбой. И вот теперь они пришли. Теперь, через десять лет, когда мои сыновья и дочери лежат мертвые в украденной земле Эннишмина. Теперь, когда мы рассеяны, словно льняное семя, по землям тех, кто нас ограбил. Но какая теперь от них польза?

Голос ее треснул на последних словах. Аркет взглянула на Шанту. Инженер поднял бровь и промолчал. Люди Аркет стояли неподалеку и притворялись, что ничего не слышат. Аркет подалась вперед и протянула руку жестом, значение которого и сама до конца не поняла.

— Элит, помогите мне разобраться. Вы молились, чтобы эти… существа… пришли. Вы… э… призывали их? Чтобы они вас защитили?

— Десять проклятых лет, — горестно пробормотала Элит. — И зачем они нам теперь?

— Да, десять лет назад. В Эннишмине. И вот теперь они наконец пришли. Но кто они, Элит? О чем мы сейчас говорим?

Женщина из Эннишмина посмотрела на нее, и за водянистыми глазами на перепачканном копотью, измученном лице промелькнуло что-то хитроватое, коварное, почти злобное.

— Вам их не остановить.

— Ладно, мы их не остановим, — согласилась, подыгрывая, Аркет. — Справедливо. Но, по крайней мере, скажите мне, кто они? Те, кого вы призывали?

Губы дрогнули в нерешительности. Элит словно задергалась на невидимой веревке.

— Двенды, — четко, как человек, разучивающий новое слово, произнесла она.

И усмехнулась дрожащим беззубым ртом.

Аркет поняла, что выкинуть эту ухмылку из головы ей не поможет даже кринзанз.

На следующее утро он отправился к Восточным воротам. Идея не из лучших, однако других после возвращения как-то не появлялось.

Ворота, построенные пару столетий назад вместе с ведущей к ним большой дамбой еще до того, как Трилейн разросся до самого моря, долгое время служили единственным входом в город. Немного грубоватые по нынешним представлениям, они отличались неброской красотой.

В свое время быстро развивавшийся торговый город потратил немалую часть доходов на закупку добывающегося на юге дорогого светящегося камня и оплату лучших каменотесов и шлифовальщиков. Сдвоенные арки поднимались на двадцать футов над головами тех, кто входил в Трилейн и покидал его через эти ворота, далее открывался длинный мощеный двор с зубчатыми стенами и статуями болотных духов-хранителей по углам. При солнечном свете каменная кладка сияла, словно инкрустированная новенькими, только что отчеканенными золотыми монетами. По ночам в холодном мерцании Обруча золото обращалось в серебро, но эффект от этого не ослабевал. Все сооружение давно и повсеместно признавалось одним из архитектурных чудес света.

Жаль только, что здесь устроили камеру пыток.

Ну да надо же производить впечатление на гостей.

За усмешкой скрывалась зловещая правда. Всякий, кто впервые попадал в Трилейн через Восточные ворота, четко уяснял: в этом городе с нарушителями закона не шутят.

Едва ступив под арку, Рингил понял, что по крайней мере в последнее время здесь никого не казнили, иначе у камеры толпились бы зеваки. Сейчас по центральной, истертой тысячами ног, части двора беспрепятственно шли люди, катились повозки, брели животные. Вдоль стен растянулись торговые палатки, чумазые мальчишки носились туда-сюда, предлагая пешеходам фрукты и сласти. Двое аборигенов расстелили в углу пестрое гадальное одеяло, другие показывали фокусы с ножами и разыгрывали сценки из местных легенд. В нос бил тяжелый запах помета и протухшего жира.

Клетки, подвешенные под солнцем к прочным консолям, напоминали формой луковицы и выглядели издалека хрупкими, с узкими стальными прутьями, отходящими от верхнего стержня и соединяющимися на середине. Подойдя ближе, Рингил понял, что был не совсем прав в своем недавнем предположении — в одной из клеток еще находились человеческие останки.

Внезапно перед глазами словно задернули пылающую муслиновую штору, скрывшую от него настоящее.

Джелим в рубахе осужденного. Он кричит и бьется, когда его вносят в клетку. Иногда приговоренных опаивали перед казнью — либо в знак милости, либо потому что кто-то где-то положил достаточную сумму в нужную руку. Только не за такое преступление. Только не тогда, когда власть пожелала преподать наглядный урок.

И рука Гингрена, сжавшая его запястье. Плотное кольцо людей в доспехах вокруг обоих — на случай, если кто-то в бурлящей толпе, подхватив распространяемые шепотом слухи, установит нежелательную связь между бледным пареньком Эскиатом, замершим на возвышении среди знати, и обреченным на страшную смерть юнцом в клетке.

Ты увидишь все, мой мальчик. Ты будешь стоять и смотреть от начала до конца, даже если мне придется связать тебя.

Связывать не понадобилось. Ненависть и презрение к самому себе, которыми он пропитался за время, проведенное в компании Милакара, придали сил и решимости, наполнили какой-то странной, тошнотворной энергией, так что к воротам он шел, как на собственную казнь, зная в глубине души, что вынесет, вытерпит все.